Читать книгу "Дорогая буква Ю - Игорь Шестков"

Вышел через арку на Паустовского. Свернул налево. Ни одного автомобиля!

Тьфу, а это что?

Вот автобус пыхтит, тяжело берет подъем, а вот и другой, спускается вниз, подъехал к остановке на перекрестке, забрал двух человек и двинул к Окружной. Жигули, тойоты, форды. Едут себе. Как же я их сразу не увидел? И люди спешат по своим делишкам. Вон мальчишка лет десяти погнал к универсаму, пенсионеры с авоськами завернули в арку, толстая тетка в грязном пальто прошла мимо, обдав меня винными парами. За ней еще одна, видимо, домохозяйка в лисьей шубке и с кожаной сумочкой… алкаш в ужасной засаленной ушанке и ватнике потащился непонятно куда.

Все правильно? Не совсем. Потому что церкви не видно, там, справа, наверху.

Не видно? Не сразу, но показалась и церковка. Кирпич красный, крыша и купол темные. Закрыл глаза и представил, что церковь выкрашена в противный желтый цвет, а крыша и купол — синие. Глянул на нее. Получилось!

Подошел к универсаму. Универсам как универсам. Называется только теперь как-то иначе.

На европейский магазин внутренность этого барака походить не хотела. Чем-то все тут напоминало Большой базар в Стамбуле, только не было в этом постсоветском базаре, ни восточного колорита, ни аромата, ни шика. Универсам было поделен на небольшие ячейки или закутки, в каждом из которых работало по нескольку продавцов в мятых белых халатах. Прошел туда, где продавали мясо. Свинины вегетарианской не обнаружил, не нашел и аккуратных кусков охлажденного свежего мяса, как в немецких магазинах. Ничего похожего на колбасу или ветчину в продаже не было. На огромной осклизлой цинковой доске лежали окровавленные куски свиных туш. Головы, ноги, спины. По ним ползали зеленые мухи.

Продавец отрезал длинным острым ножом куски и предлагал их покупателям. Кидал на весы. Те просили его поменьше или побольше, отсюда или оттуда, капризничали, бранились. Продавец посмотрел на меня и мне почудилось… вот он поднес сверкающий нож к своей бычьей шее, выпучил глаза, ощерился на меня ужасными свиными зубами и с хрустом перерезал себе горло. Кровь хлынула на белый халат и смешалась с свиной кровью лежащей перед ним туши.

Выскочил из мясного закутка и попал в молочный.

Посередине помещения стоял алюминиевый бидон-гигант, из которого толстая продавщица разливала литровым половником сметану в стеклянные банки покупателей. Рядом с сметанным стояли еще два бидона, с молоком. На деревянном прилавке лежали горки комкастого творога. Продавщица возвещала грозно:

— Граждане, в одни руки полкило сметаны, литр молока и полкило творога.

К прилавку вела очередь, человек тридцать пять. Я спросил стоящую в конце старушку, почему нету сыра, и получил такой ответ:

— Али ты не знаешь, милок, что в сыре HATA наны колдуйские прятала…

…

Все стоящие в очереди бабки тут же, как по команде, повернули ко мне свои лица и стали хищно принюхиваться.

А потом… я увидел танец смерти… танцевали… отвратительные склеротичные ноги, когтистые старческие руки, покрытые коричневыми пятнами отвислые груди, морщинистые ягодицы… в середине хоровода возвышалась худая бледная старуха, в руках она держала длинную пирамиду, покрытую слизью. У пирамиды этой был глаз и глаз этот смотрел на меня… Вместо ног у старухи были длинные сиреневые щупальца с присосками. Из зубастого ее рта высовывался длинный черный язык и жутко качался из стороны в сторону. На прилавке между бидонами уселось белое, широкое чудовище, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками вместо ног, вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Из мешков этих непрерывно сыпалась пудра. За ней танцевала черная старуха, вся покрытая чешуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы у неё была худющая задница с воткнутой в нее морковкой. С потолка универсама свешивалось какое-то болезненно распухшее тело, всё состоявшее из одних покрытых волдырями ног; эти ноги бились одна об другую и неестественно выгибались.

Я зажмурил глаза, а когда открыл их, все было как прежде. Бидоны, молоко, творог, терпеливая очередь из старых женщин и толстая продавщица с грубо нарумяненными щеками и синими тенями на веках.

…

Заглянул в газетный киоск на перекрестке.

В киоске продавались только «Известия». А продавцом работал там не человек… а стоящий на задних ногах тасманский тигр, полосатый, с длинной мордой и в курьезных роговых очках. Он сообщил мне, что «рык-рык-рык… газета свежая… рык-рык… двадцать пять рублей…»

От тигра почему-то пахло палеными перьями. Я положил на тарелочку сторублевую бумажку, ту самую, с квадригой и Аполлоном.

Тасманский тигр прорычал мне:

— Сдачи нету.

— Не надо сдачи… купите себе… мяса что ли…

— На такие деньги мяса в Москве не купишь… только кости…

— Ну, хорошо, купите себе кости, поглодайте, а то вымрете…

— Тилацин в 1930 году вымер, господин хороший.

— Вы тут прямо не продавец, а словарь Даля.

— Многому научился у покупателей. Да и книжечки, признаться, почитываю, грешник.

— Ладно, пойду, счастливо оставаться!

— Идите, идите, пока ходилки ходят, и не забудьте рот прополоскать…

— Это вы к чему?

— Я имел в виду ваше подсознание, мистер Мейер! Сон разума порождает монстров!

— Уже до сумчатых волков доигрался, жидок! — сказал старлей и скептически покачал головой.

— А вот мы тебя по почечкам, гнилая ты морда, — гаркнул Петя-бугай и заржал жеребцом.

— А пальчик детский жареный, не хотите попробовать, или глазок? — пропищал Колобок и укатился куда-то.

Оранжерея, крысы и напольные часы

После обеда решил съездить в центр. Но не по линии Ясенево-Октябрьская, доставляющей любителей Сурикова и Репина в Третьяковку, а по любимому пути паломничества странствующего подмастерья Юго-Западная-Кропоткинская, по которому столько лет носился под землей в Пушкинский музей на свидание с Кранахом и Фаюмскими портретами.

Заглянул в газетный киоск. Все там было нормально, витрины ломились от желтой прессы. Маленький продавец в бежевом костюме и полосатом галстучке нисколько не напоминал тасманского тигра, говорил высоким голосом, продал мне двадцать билетиков-карточек и пожелал хорошего дня.

Пошел к автобусу номер 642.

Все победила, как всегда побеждает, извечная рутина. Законы природы восстановили свое постылое господство. Пасмурно… грязный снег, мерзлый асфальт, замерзшие деревья, бетонные коробки, немытые, нещадно чадящие автомобили… сломавший себе где-то в космической глубине хребет декабрьский московский день уже уступает место сиреневым сумеркам.

Лица пассажиров в автобусе кажутся особенно хмурыми, мрачными… как будто жизнь обнесла их всеми своими лучистыми дарами… превратила их тела в желатин, убрала радости и оставила только боли и заботы.