Читать книгу "Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко"

Прямо скажу, я жалела себя. Времени для этого бесконечного дела было вдоволь, я бы извела себя до полного истощения, не помешай случай, и опять какой-то… неслучайный.

Однажды утром на пыльной дороге перед главными воротами, ведущими в липовый парк, объявился служитель Сущего. Он был ничуть не столичный – тощий, слегка шепелявый, в застиранном балахоне. Все перечисленные несовершенства не умаляли его твердокаменной уверенности в себе – вернее, в боге и важности угодных ему дел. Гость прошел в пустые ворота без стука, не дожидаясь, пока встретят и пригласят. Он не искал обитателей «Барвинка», он – молился. И высший, похоже, был на его стороне: именно на меня сивый и набрел. Издали нацелил острый ноготь: «Ты ли ересью обуянная девица, что отвадила привидение? Ага! Дело божье имею к тебе! Оно – наипервейшее в жизни бренной и в вечности последующей, от так-то», – завершив скороговорку, сивое существо непонятного возраста приблизилось вплотную, прямиком через клумбу… вцепилось в мою руку и поволокло меня на выход, перемежая молитвы изобретательной руганью: без грубых слов, зато с яркими образами. Слова лились густо и дробно, как спорый ливень. Всех не помню, но были отборные, весомые градины вроде шелудивых ангелов, бесей враскорячку и елейных щелкунов.

Служитель не умолкал. По пути к воротам он воспитал сонмы отсутствующих поблизости злодеев и воздал хвалу святым с первой буквы алфавита по пятую, ненадолго обогатив мою память множеством вычурных имен. Последним – не забыла до сих пор! – служитель громогласно восславил Дюдюгу вымученика. И вспомнил обо мне. «Дитя! Ну, в добрый путь, во благо храма и особенно моего прихода. Дельце дней на семь, ага. Что взять с собою желаешь?».

Я уронила тяпку, которую невесть зачем тащила все это время. Икнула, ушибленная выбором, сделанным за меня: ехать обязана, и все дела! Невнятно вякнула, что, мол, не желаю я… И оказалась втиснута в двуколку без всякого имущества.

Похититель стер пот со лба, умостил локти на оглобле и умильно воззрился на «образец кротости и добродеяния»… на меня, то есть. Рыжая кобылка, самоуверенная, как и хозяин, быстренько зажевала рукав его рясы, и я снова была забыта. Служитель юркнул на переднюю скамью, разобрал вожжи и разразился проповедью! Довольно скоро я осознала сквозь звон в ушах: на пусть истинный направляются все вокруг, от бестолковой рыжей кобылы до пролетающих мотыльков! Слова – и не дождь уже, а бобовый посев из сказочки: буйно прут, вьют плети недоумения в моей больной голове, соединяют в непролазные заросли отупения… Иногда служитель встает в рост и рубит воздух руками, азартно восклицая «восславим!». А мне кажется: он рубит не воздух, а свои же слова, так что весь возок – вроде стога, и я по уши закопана в свежескошенных мыслях, отрезанных от смыслового корня. Стог колышется, шуршит, и я гипнотически вязну в проповеди, не могу рта открыть, слово вставить… нет своих мыслей, ни одной!

Меж тем, двуколка катит через поле, ныряет под теневой полог леса, пушистого от медуницы. Снова выплывает в яркий полдень и весело поскрипывает, минуя нарядное поле – хлебное, пушистым караваем выгнутое по-над речкой. С холма дорожка сползает многими невнятными петлями, путается, теряется… В скрипе и дробном скрежете трясется весь этот безумный день, дробится бликами, прыгает солнечными зайчиками! Рыжая лошадка ржет – надо мной хохочет… Все дико и странно, я даже забыла сморкаться и излечилась от соплей! Впилась в доску ногтями, сжала зубы и гляжу выпученными глазами на шаткий мостик впереди – он ближе, ближе… Узкий, горбатый, для возка непроходимый!

Служитель смолк, решительно натянул вожжи. Рыжая резко встала, повернула морду и ехидно уставилась на хозяина: ну, допроповедовался?

– Есть брод-то на короткой дороге, а? – возница озадаченно спросил у лошади, почесал в затылке… – Ну, найдется с божьей помощью.

– Вы что, первый раз… тут? – прохрипела я, озираясь.

– Второй. А на кой мне ездить на чужбину? Мой-то приход на том бережку. Кабы не благая весть, я б не снарядился в путь дальний.

– Благая… что?

Кобылка заржала, отвернула от нас морду и решительно потянула возок в реку, забирая левее от мостков. Я поджала ноги – заранее. Проблеяла уточненный вопрос: куда меня, собственно, везут? Ну не топить же… наверное.

– Прямиком на погост, дитя, – твердо пообещал служитель.

Возок по днище ухнул в яму! Вода плеснула, я пискнула, кобыла блаженно фыркнула… Служитель подобрался, вскочил и заголосил, совестя блаженного Еремея, пути указующего. Да уж, поделом: святой мог бы расстараться, вкопать близ берега пару-тройку табличек «Брода нет!»… но поленился. И вот итог: мы почти застряли посреди реки. Возок то ли катится, то ли плывет, норовя зачерпнуть бортами. Берег почти и не приближается. Я дышу ртом, вжимаюсь в лавку. Рыжая кобыла совсем замедляет шаг, встает, обнюхивает воду. Проповедник – эдакая тощая камышина – торчит в возке в рост, качается и говорит, говорит. И, о чудо, наш возок упрямо не тонет. Служитель смолкает на полувздохе… И вот оно, чудо.

Тишина нисходит на реку. Мир леса проявляется во всей своей полноте.

Журчит вода под днищем. Кувшинки танцуют в заводи поодаль. Плеснула и ушла некрупная щучка… Синее небо, опрокинутое в реку, сверкает и течёт, раздёрганное на мириады струй!

Я вздохнула – и лето проникло в душу. Горячее, яркое! Зашуршали крылья стрекоз. Загудели шмели. Утка показалась в камышах, а следом – как на нитке – вереница солнечных бусин-утят… И я отпустила Винку, глядя в синий омут опрокинутого неба. Её душе сошьют новую одежду. Счастливую: я верю накрепко, словно могу знать подобное!

– На погост, – повторила я слово, неуместное посреди яркого дня. – Зачем?

Служитель не сразу ответил. Он сел, устало ссутулился и негромко, без прежнего задора, изложил кобыле притчу о добровольном служении неразумных тварей роду людскому, чем, надо думать, подвел рыжую к мысли: ходить надо посуху, не по водам текучим… Служитель вздохнул, виновато развел руками.

– Слепни. Ишь, хитрая, брюхо бережет, хвост-то ей озорники сельские подкоротили, – сообщил он.

Намотал сильно провисшие вожжи на край лавки, отвернулся от лошади, представив ей отдых. И совсем обычным голосом, без завываний и перечисления святых, пояснил мне, глядя в лицо и более не играя роль блаженного: кладбище старое, люди в деревне чтут Сущего кое-как, пьют изрядно. За грехи и расплата… заселилась на погост тварюка. Тенью шастает, собак да коров лишает сна и аппетита, людей стращает. Буйствует неуемно. Кой-кто из селян бегством спасался и поломал кости, местный винокур неделю параличный был и навсегда седым сделался… такое безобразие тянется беспрестанно, люди устали и покидают дома, село понемногу пустеет, хотя поля щедры, а заливные луга лучшие на все окрестности. Обычные средства – молебны, окропление водою, рисование знаков солнца и установка икон, вызов на подмогу успешного бесоборца из храма аж за сто верст – не помогли. Неунывающий служитель засел за требник, вымаливая у высших сил ниспослание знака. Аккурат после седьмого прочтения текстов, всех насквозь от корки и до корки, явился гость и рассказал об изгнании привидения из «Барвинка».