Читать книгу "Старая армия - Антон Деникин"

Николаевская эпоха, невзирая на блеск побед над турками, персами, поляками, была периодом упадка русского военного искусства, который так наглядно вскрыла Севастопольская кампания. Время шпицрутена, плацпарада, шагистики, «примерного» обучения и отсталой, как никогда, техники. Теперь и поверить трудно в существование так называемого «гусиного шага» (официально — «учебный шаг»), которым солдаты ходили по целым часам, долго вытягивая ногу и резко потом печатая шаг:

— А-а-а-а-а… — ать!

Это неестественное искажение человеческой поступи — которое еще я застал — заимствованное из прусской муштры, считалось чуть ли не целый век основой фронтового обучения… Или заряжание «на восемнадцать темпов», «примерная» стрельба из орудий и другие пережитки доброго старого времени… Ведь в первой половине XIX века и вплоть до Крымской кампании солдат обучали только прикладке (но не прицеливанию) и стрельбе холостыми патронами, а обучения рубке и штыковому удару и в помине не было…

Насколько въедалась рутина «примерного» (не настоящего) обучения, об этом М. И. Драгомиров в одной из своих заметок рассказал забавный эпизод:

— 54-й год… На батарее ложатся неприятельские снаряды. «Номер с сумой» ошалел. Сделал отрывистый поворот, хлопнув себя ладонью по ягодице, и замаршировал к зарядному ящику. Подошел, протянул руки как бы для приема снаряда («примерно»), затем повернул к орудию; опять хлопнул себя пониже спины и пошел к зарядному ящику…

Так и маршировал, пока сочный окрик батарейного, с упоминанием предков, не вернул его к действительности.

С тех пор до начала описываемой мною эпохи прошло сорок лет, расчистили пути великие реформы, и обновила опыт турецкая война. Армия, бесспорно, делала успехи во многих отношениях. Но тем не менее кое-что, если не по форме, то по духу, оставалось в неприкосновенности от того упадочного времени.

Церемониальный марш и сомкнутый строй превалировали над боевыми построениями, «тонкая» стрельба с измеренных расстояний — над боевой, строевое ученье — над маневрированием. Разведка, применение к местности оставались на втором плане. Уже вводилась скорострельная артиллерия, и раздавались предостерегающие голоса о «пустынности» будущих полей сражений, на которых ни одна компактная цель не может появиться, чтобы не быть сметенной огнем… А войска все еще ходили «ящиками», и в передовом Варшавском округе, накануне японской войны, ротные и батальонные колонны подходили вплотную к целям шагом, в ногу, «для отражения огнем атаки» и, сделав несколько залпов, отходили во вторую линию таким же порядком…

Кавалерия для сохранения лошадиных «тел» избегала поля, пересеченной местности и больших аллюров. Шутники острили:

— Мы все походные движения делаем переменным аллюром…

— Как?

— Верста шагом, верста — в поводу.

Как в пехоте «чувство локтя», так и в коннице «чувство стремени», понимаемые не в смысле моральной близости и поддержки, а в буквальном — приводило к предпочтению «ящиков» разомкнутым строям. Боем в спешенном строю и стрельбою пренебрегали. Не скоро совершился переход к полевому галопу, к втягиванию конского состава, к полю, к новым разреженным строям.

В артиллерии учились только на конных учениях, а не на маневрировании; так же, как и в кавалерии, «берегли лошадей», а для стрельбы выезжали картинно на открытые позиции. В обучении орудийной прислуги царили рутина и примерщина. Как трудно, вообще, расстаются люди с привитой им рутиной, свидетельствует тот факт, что еще в 1893 г. нам приходилось проделывать в парке по целым часам смешную и прескучную пантомиму, называвшуюся «ученье в парке»… Когда один «номер» изображал руками вкладывание в казенную часть орудия воображаемых снаряда и заряда, другой подталкивал их банником, все номера бросались накатывать неоткатившуюся пушку, а потом, по команде «ездовые, садись» выбегали вперед и проделывали руками нелепые пассы, представляя, что они помогают сесть в седло отсутствовавшим ездовым.

Впрочем, уже в ближайшие годы, под влиянием идей Драгомирова и под руководством известного артиллериста, ген. Постовского, в нашем корпусе «примерщина» стала быстро выводиться. И вообще артиллерия, за исключением предрассудка открытых позиций, за который пришлось расплачиваться большою кровью и который был брошен в первые же месяцы японской войны, оказалась более подготовленной к ней, нежели другие роды оружия.

В 1904 г. русское военное искусство померялось с немецкой школой, влитой в японские национальные формы, и потерпело урон.

Японская война развенчала многие прочно сложившиеся репутации, в том числе подвела под сомнение и того, который в течение полувека справедливо пользовался славою лучшего воспитателя и учителя солдата, который являлся истолкователем суворовской «науки — побеждать» — М. И. Драгомирова. Последний год жизни «на покое», когда разверзлись уста его идейных противников, в особенности же людей, уязвленных когда-либо его острым словом или служебным воздействием, доставил М. И-чу много тяжелых душевных переживаний. Противники считали его чуть ли не главным виновником нашего поражения в Маньчжурии. Это он, — говорили и писали они, — с проповедью устаревшего суворовского афоризма «пуля — дура, штык — молодец» — воспитывал войска в пренебрежении к фактору, решающему на поле боя — огню. Это он, отдавая все внимание «человеку» и «духу», игнорировал совершенно могущество современной техники, задержав ее развитие на многие годы, благодаря своему авторитету и влиянию… Драгомиров, отвечая на нападки, незадолго перед своею смертью писал:

«Господа, с непонятным упорством приписывающие Драгомирову презрение к огню, имеют дело не с подлинным, а фиктивным Драгомировым. По его убеждению всегда было, что огонь и штык не исключают, а дополняют друг друга. Первый, предложивший ученье с боевыми патронами и зарядами, — это был Драгомиров, а никто другой».

М. И. мог бы сказать еще многое своим оппонентам о своих заслугах и в этой области. Но непредвидение им успехов техники неоспоримо. Перед самой войной он ратовал против щитов к орудиям и даже против закрытых позиций, усматривая в стремлении укрыться — элемент шкурничества; даже во время войны, открывшей глаза на многое, он считал, например, пулеметы «бесполезными» в полевом бою пехоты и напрасно усложняющими ее организацию; он недооценивал современных средств связи в бою — телеграфа и телефона — предпочитая им связь «людьми»… В этой области он несет свою долю исторической ответственности, разделяя ее со всем высшим руководительством армии, с тем широким течением русской военной мысли, которое, ведя борьбу за господство «духа» над «материей», подымало «дух» на подобающую ему высоту, но не использовало всех возможностей, предоставляемых «материей».

Во всяком случае то многое, чрезвычайно ценное, чему учил и научил Михаил Иванович Драгомиров, составляет его большую и неоспоримую заслугу и понадобится не одному еще поколению.

* * *

Японская война имела огромное значение в развитии русской армии.

Горечь поражения, ясное сознавание своей отсталости вызвали большой подъем среди передового офицерства и заставили понемногу или переменить направление, или уйти в сторону многое косное и устаревшие. Несмотря на ряд препятствий и задержек, зависевших и не зависевших от военного ведомства, в течение десяти лет, следовавших за войною, русская армии, не достигнув, конечно, идеала и далеко не закончив своей реорганизации, все же сделала большие успехи. Не было области в организации и обучении армии, которая не подверглась бы тому или другому улучшению.