Читать книгу "Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина"

Придворные, знавшие Ливен, отзывались о ней, как о дородной и величественной на вид и одновременно доброй, нравственной и религиозной. Граф А. А. Безбородко сожалел, «что генеральша Ливен не мужчина: она многих бы удобнее нашлась воспитывать великих князей».

Шарлотта Ливен

Однако, по словам князя П. В. Долгорукова, «Шарлотта Карловна имела предобрейшую душу, но главным пороком ее была непомерная страсть к взяточничеству; она принимала все, не брезгая ничем, до куска ситца включительно; огромное значение ее при дворе делало, что к ней беспрестанно обращались со всевозможными просьбами. Можно легко себе представить, какое огромное состояние скопила себе Ливенша, как ее называли в простонародье, живя во дворце на всем готовом, имея придворный экипаж, стол, на сколько ей приборов угодно, и еще значительный денежный оклад, имея большие поместья, да сверх того еще получая благостыни со всех сторон; но главнейшее значение ее при дворе началось с ночи убиения Павла. В эту достопамятную ночь все в Михайловском замке растерялись: Александр и Константин страшно струсили; Мария Федоровна растерялась до такой степени, что потребовала себе престола; не растерялась лишь одна Ливенша. С невозмутимым хладнокровием разбудила она своих воспитанников и воспитанниц: Марию, Екатерину и Анну Павловен, пятилетнего Николая Павловича и трехлетнего Михаила Павловича; одела их, велела заложить карету; потребовала военный конвой и под прикрытием конвоя отвезла их в Зимний дворец, куда в ту же ночь перенесено пребывание двора. С этой минуты Шарлотта Карловна вышла из разряда подданных и стала, можно сказать, членом царского семейства; великие княжны у нее целовали руку, и когда она целовала руку у Марии Федоровны, императрица подавала вид, будто хочет поднести к губам своим руку Шарлотты Карловны, которая, разумеется, спешила отдернуть свою десницу. С воспитанниками своими она нимало не церемонилась и говорила им резкие истины. Николай Павлович перед вступлением своим на престол командовал гвардейским корпусом и был ненавидим офицерами. Шарлотта Карловна однажды сказала ему: „Николай, Вы делаете глупости! Вас все ненавидят!“».

За свои труды в 1794 году Шарлотта пожаловали в статс-дамы, а Павел, по восшествии на престол, наградил ее орденом Екатерины II класса, подарил 1500 душ крепостных и возвел в графское достоинство.

В коронацию императора Николая I графиня Ливен была возведена с ее потомством в княжеское достоинство, а затем в декабре того же года получила титул светлости. Скончалась Ливен в 1828 году и похоронена в Курляндии, в родовом имении Мезотен, дом в котором построил для нее императорский архитектор Джакомо Кваренги.

В память о ней в Павловском парке поставили колонну на острове в районе Парадного поля, названном Островом княгини Ливен.

* * *

В 1803 году в гости к Дашковой приехали племянницы ее английской подруги леди Гамильтон, сестры Кэтрин и Марта Вильмот. Они пожили у княгини в Троицком, побывали в Москве и в Петербурге, отчитывались в письмах в Англию о виденном, слыханном и пробованном. Марта добрее, мягче, Кэтрин, успевшая пожить в Париже в период прихода к власти Наполеона Бонопарта, злее и насмешливее: «Россия, — пишет она, — похожа на двенадцатилетнюю девочку — дикую, неловкую на которую надели парижскую модную шляпку. Мы живем здесь в XIV или в XV столетии». Ее возмущает сохранившееся в России крепостное право и светское лицемерие.

«Понятие добра и зла смешивается в России с понятием быть в милости или в немилости. Достоинство человека легко определяется по адрес-календарю. И от государя зависит, чтобы человека принимали за змею или осла».

Особое впечатление на сестер производили русские обеды. «На огромный квадратный стол подают суп, фаршированные яйца, гидромель (медовый квас. — Е. П.) или квас, жареное мясо с солеными огурцами, осетровую икру, молочного поросенка со сметаной, кашу (это общее название для крупы, запеченной со сливками), — пишет Марта. — А может быть, ты захочешь рыбного супа? Дичи? Птицы? Овощей? Яблочного пирога? Крымских или сибирских яблок? Киевских засахаренных фруктов? Медовых сот? Варенья из роз? Маринованных слив? Умоляю тебя, не ешь больше ни крошки, так как в шесть или семь часов тебе придется сесть за трапезу столь же обильную, под названием „ужин“».

А вот отрывок из другого письма: «Вчера в 2 часа ездили к графу Остерману поздравить его родственницу с именинами . Мы собрались в зале, который, как мне кажется, я вам уже описывала, с галереей, заполненной мужчинами, женщинами, детьми, карликами, юродивыми и неистовыми музыкантами, которые пели и играли так громко, как будто хотели, чтобы оглохли те, кого пощадили небеса. Совершенно не чувствительный к музыке, мой сосед справа князь *** кокетничал со мной при каждой перемене блюд, и мы оживленно беседовали, насколько это было возможно в ужасном грохоте».

Однако, объедаясь русскими явствами и наслаждаясь русской музыкой, сестры затеяли очень важное дело: они уговорили княгиню Дашкову написать воспоминания о своей молодости и о приходе к власти Екатерины II.

10 февраля 1804 года «княгиня начала записывать историю своей жизни». Марта тут же принялась снимать копию с записок и переводить мемуары с французского языка на английский. 8 ноября 1805 года, судя по письмам Вильмот, Е. Р. Дашкова завершила работу над мемуарами.

Она заканчивает их словами, обращенными к своей любимице Марте. «В конце августа 1803 года я имела счастье встретить у себя мисс Вильмот, двоюродную сестру миссис Гамильтон, дочери туамского архиепископа (Туам (от англ. Tuam; ирл. Tuaim) — (малый) город в Ирландии, находится в графстве Голуэй (провинция Коннахт). — Е. П.). Мисс Вильмот в Троицком окружила меня всеми тихими удовольствиями, в которых я так давно нуждалась для пробуждения своего нравственного существования; ее беседа, чтения, ее кроткий и симпатичный характер оживили мою дряхлую старость. Родители так превосходно воспитали ее, что она была предметом общего удивления для всех, кто ее знал.

Я не умею полностью выразить той благодарности за все, чем обязана моему молодому другу: за доверие ее отцов, за ее собственную великодушную решимость навестить престарелую женщину, не способную разделить ее удовольствия, которой наскучила сама жизнь. Такой поступок выше всех моих похвал. Она озарила лучом новой радости мое уединение — да, это так, если бы…

Я уже сказала, что эти записки принадлежат ей; я отказалась писать их по просьбе родственников и друзей, но уступила ее пламенному желанию. Поэтому она одна может располагать ими с одним, однако, условием, что до моей смерти они не появятся в свет».

В январе 1807 года в Англию уехала Кэтрин Вильмот с первой копией и с письмами Екатерины II и Дени Дидро к Дашковой. Вслед за Кэтрин попыталась уехать и Марта. Однако летом 1807 года ей не удалось сесть на корабль из-за усилившегося в связи с только что объявленной войной надзора за англичанами. Возможно, это спасло ей жизнь, поскольку судно, отплывшее без нее из Либавы, затонуло на пути в Карлскруну. Большая часть пассажиров погибла.