Читать книгу "Лунный свет - Майкл Чабон"

Когда наконец пришло время, он встал: единственный скорбящий в этой части молельного зала, одинокая башня с запертым внутри анонимным горем. Сперва он попросил о Спасителе, которого не ждал, и о спасении, в которое не верил. Потом сообщил Богу все то приятное, что Бог вроде бы желает о себе слышать. И наконец, пожелал мира в традиционном понимании, что у него особых возражений не вызвало, хоть и представлялось таким же несбыточным, как приход Мессии. Впрочем, дядя Рэй как-то ему объяснил, что последние строки кадиша можно толковать как просьбу к Богу и остальному мирозданию на время оставить говорящего и всех евреев в покое.

Ребе Ланс в свою очередь пожелал деду и всем скорбящим евреям на земле утешения, потом жестом предложил сесть. Дед сел. Казалось, прошло долгое время, прежде чем его зад вновь коснулся деревянной скамьи, а когда это произошло, тело как будто продолжало оседать вниз, вниз, вниз.

Весь год он надеялся, что со временем, если держаться предписанного кадишем рецепта, лекарство поможет, как было с его родителями, умершими один за другим: сперва отец, потом, почти сразу, мать. После бабушкиной смерти в самом бронированном бункере под горой Шайенн своего сердца он цеплялся, как за прикованный к запястью ядерный чемоданчик, за аварийный план. Рано или поздно, когда он будет готов, найдется женщина, которая его трахнет. И тогда станет ясно, что он начал оправляться от горя. Но сейчас, на задней скамье в синагоге Бет-Исаак, под звуки органа, похожие на музыкальное сопровождение «мыльной оперы» из старой радиопередачи, под банальности и фальшивые уверения, изливаемые на него раввином, дед вынужден был признать, что, возможно, никогда не оправится от бабушкиной смерти. Опустело все, не только его постель. Очаровательная Сандра Глэдфелтер с чистым гвоздичным ароматом L’Air du Temps лишь четче обозначила огромность дыры, как человеческая фигурка для масштаба рядом с «Титаном» на рисунке.

– Простите.

К нему обращался органист, тот самый, с гуталиновым коком и в спортивном комбинезоне. Гомосексуалист, предположил дед. Он огляделся и обнаружил, что вопреки раздражению, почти ярости, требовавшей немедленно встать и уйти из Бет-ИХОП, остался в зале один. У него не было ни малейшего представления, как давно кончилась служба.

– Я всего лишь хотел спросить, не нужна ли вам помощь.

– Нет, спасибо.

Второй раз за сегодняшнее утро ему протянули бумажную салфетку. Дед вытер слезы.

– Может быть, хотите пойти на онег{125}? – спросил органист. – Чего-нибудь съесть?

Дед мотнул головой.

– Я видел, вы встали на кадиш.

– У меня жена умерла в прошлом году.

– Рак?

– Да.

– Ой-ой. Сочувствую. Она долго болела?

– Первый раз диагноз поставили, кажется, в шестьдесят восьмом. Прооперировали, облучали. Была ремиссия, потом снова.

– У меня то же самое, – сказал органист. – Рак. Облучают. Поверьте мне, дорогой, это не сахар.

– Верю, – ответил дед.

– Я теперь пойду на онег, хорошо?

– Конечно. Приятно было познакомиться.

– Вам точно не нужна помощь?

– Точно.

– Вы не хотите пирога?

– Нет, спасибо.

Старик похлопал деда по плечу и ушел из молельного зала. Двигался он грациозно и с достоинством – немалое достижение в ботинках на платформе. Дед глянул на часы. Он вызвался показать сборку модели в выставочном зале «Атлантис-бич лодж», и пора было уже трогаться. Он посидел еще минуту. Возможно, он немного устал. От адвокатов с их позерством. От безжалостно-холодной вежливости налоговиков. Устал взваливать на свои плечи бремя чужих решений. А больше всего устал горевать о бабушке. Даже когда активное умопомешательство улеглось до хронического невроза, общего для всех актеров, она осталась очень трудной женщиной. Однако то, что любить ее было тяжким трудом, не уменьшало его любви. Если по временам груз неведомого секрета не давал бабушке любить себя и тем отвечать на его чувства, сама страсть, с которой она цеплялась за него в эти минуты, была вполне достаточной компенсацией. Бабушка утоляла его голод в самых разных смыслах слова. Теперь остался лишь поденный труд горя. Дед хотел отдыха. Хотел, чтобы его, как всех скорбящих Сиона, оставили в покое.

Автомобиль два часа простоял на жаре. Внутри воняло подгорелым кофе. Дед нагнулся и схватил стакан. Повернувшись в поисках урны, он наступил на что-то круглое. Нога скользнула вперед, дед с размаху грохнулся задом на асфальт. Стакан с крышкой выпал из руки. Кофе, которого оставалось на два пальца, сумел причинить максимум вреда: забрызгать рубашку, галстук и брюки. Вечером дед найдет бурое пятно на правом носке.

Резиновый мячик прижался к левой передней шине, словно ища защиты от дедова гнева. Меньше теннисного, черный с желтым кружочком. Дед поднял его и бросил через плечо в сторону синагоги.

– Твою мать, ребе Ланс, – сказал он.

Потом потянулся за пластмассовой крышкой (закатившийся стакан он так и не нашел) и впервые заметил, как сложно, как интересно она устроена. В 1975-м кофе в пенопластовом стаканчике с крышечкой был относительным новшеством. Поначалу крышки делали плоскими, их надо было снять, прежде чем пить. Года через два появились крышки с язычком. В теории тянешь за него, надрываешь крышку, насколько нужно, и пьешь через отверстие. Поскольку сама крышка оставалась сплошным диском без перфорации, на практике ты либо получал зазубренную щель, либо рвал крышку пополам. По привычке дед игнорировал коварную крышку и просто снимал ее целиком, как сегодня утром, а потом надевал обратно, если хотел оставить часть кофе на потом.

Крышка, которую принесла ему Сандра Глэдфелтер, была иная: с перфорацией в бороздках и щелкой, чтобы удерживать язычок, когда ты его закроешь. Жесткость конструкции обеспечивали четыре выдавленных ребра в форме буквы «Х», чтобы еще снизить вероятность разрыва. В крышечке чувствовалась изобретательностью и забота, но, помимо инженерной функциональности, она была просто очень красива. В белизне и абстрактной геометрии выступов чудилось что-то футуристическое, словно это антенна или люк аккумулятора, оброненный пролетающим звездолетом.

Она напомнила деду поверхности, созданные художником по спецэффектам Дугласом Трамбаллом для космических кораблей, транспорта и лунных построек в «Космической одиссее 2001 года»: с выступами, хребтами и приподнятыми решетками, предполагающими механизмы неведомого, но правдоподобного назначения. Крышечка, думал дед, вполне могла послужить моделью архитектурного элемента базы Клавий в кино. Он повертел крышечку, не обращая внимания на припекающий сквозь брюки асфальт. Вспомнил, что когда-то пообещал бабушке увезти ее на Луну. Вообразил их обоих в ярких скафандрах, как на астронавтах в «Космической одиссее»: он сам в оранжевом, она в синем, возвращаются с прогулки по Луне на своем вездеходе. Они приближаются к люку в лунной поверхности. Его рука в перчатке ложится на переключатель. Автоматическая панель, медленно скользя по параллельным бороздкам, поднимается в черное небо, он загоняет вездеход в подлунный гараж, и гараж наполняется воздухом. Еще чуть-чуть, и они будут в укрытии, которое он выстроил ей на Луне. Лежа в гамаке, он будет смотреть, как она срезает цветы в своем саду на гидропонике, в то время как планета погружается во тьму и мир нисходит на их космическое прибежище.