Читать книгу "Поклонение луне. Книга рассказов - Елена Крюкова"

– Спасибо, я сама.

Мыло, мочалка. Катя сидела в горячей ванне по шею, ее прекрасное тело перламутром просвечивало сквозь голубую воду. С мочалки струилась морская мыльная пена. Девушки вежливо удалились. Катя не знала, что в стене ванной комнаты есть глазок, и за ней, за ее наготой подсматривают.

Когда она вымылась и вышла в комнату, на спинке кресла ее ждала новая одежда: модельное, от Ламановой, платье фасона «труба», с низким вырезом («ну и фифа же я буду у нем!..»), белый шелковый пояс с дорогими шелковыми чулочками («Гмерто!.. неужели от Коко Шанель?!»), изящнейшие панталончики, шейный платок из настоящего батиста. Под креслом трогательно-аккуратно стояли туфельки с бархатными бантами. На дубовом столе лежало, оттеняя красное озеро сукна, жемчужное ожерелье, и жемчуг, черт возьми, был настоящий – желтый, розовый, небесно-голубой, лилейный. Катя, во влажной сорочке, крупными шагами подошла к шифоньеру и резко распахнула его. В шифоньере висела изумительная шуба из мелкокудрявой светло-коричневой каракульчи, на полке лежала такая же шапочка; внизу, на деревянной решетке, стояли сапожки на пуговках, и даже уже в галошках.

– Сумасшедший дом, – громко сказала Катя в пустой комнате и громко захлопнула зеркальную дверь шифоньера. Под потолком отдалось легкое эхо.

Она быстро оделась, чего-то смутно страшась. Понимала: сейчас придут.

И пришли.

Дверь подалась, вошел Сталин. Катя выпрямилась и гордо откинула голову. Она не видела, как сидело на ней платье от божественной Ламановой. Зато Сталин это видел.

Он, склонив голову набок, как большая птица, внимательно смотрел на нее. Без вожделения; без страсти; просто изучал. Как подопытного кролика. Ждал, что она будет делать. Что скажет. Как поступит. Он был Вождь, а она была козявка, хоть и красивая грузинка. Обе его жены, и первая и вторая, были грузинки, а любовницы были всегда русские. Неужели он изменит своим обычаям? Или женится на грузинке в третий раз?

– Гамарджоба, – сказала Катя сухо и еще сильней откинула назад голову. Ее влажные, забранные в тяжелый пучок волосы почти касались спины.

– Га-ва-ри па-русски, – строго сказал Сталин. – Мы с та-бой нэ в Грузии. Мы в Ма-скве. Панятна?

– Понятно, – кивнула Катя.

– Как тибя завут?

– Катерина Меладзе.

Сталин поморщился. Непонятно: осуждал или одобрял фамилию.

– У тибя есть муж? С кем живешь?

Катя поняла, что надо говорить всю правду. Как на суде.

– Муж есть. Живу одна.

– Ра-за-шлась?

– Нет. – Перед глазами пронеслось, как они с Георгием венчались в Ялте. Боже, десять лет назад! Больше. – Он за границей.

– А-ха, убэжал, значит! Ат Страны Савэтав убэжал! – Сталин шагнул к Кате, и она отшагнула назад. Жемчуга яростно горели на черной шерсти платья. – А ты, значит, ас-талась! Хвалю. Так как жи всо-таки его фамилья? Мужа тваего?

Катя сглотнула сладкую, рвотную слюну.

– Сулхан-Гирей.

– А, Гэоргий Сулхан-Гирей! Гоги! Знаю, знаю па-вэсу. Пэрвый па-вэса был у нас в Сакартвело. Вина-дэл! Пра-клятье, какую жэну падцепил!

Рука Сталина вытянулась, Кате показалось – отделилась от его зеленого, болотного френча, как зеленая змея. Он сжал ее плечо, и Катя поймала ртом воздух. Она все поняла. «Лучше бы меня эти изнасиловали, в подворотне», – ударило в виски, как водка. Сталин придвинулся к ней вслед за рукой, и Катя поняла: отодвигаться больше не надо. А что надо? Раскрыть послушные губы? Положить покорную голову Вождю на плечо? Забросить ласковые руки ему за бритую короткую, толстую шею?

Катина неласковая рука, тоже отдельно от нее, нашарила сзади, на столе, укрытым красной скатертью, графин. Рука поняла: тяжелый, с водой, хорошо. Сталин поднес к ее губам тяжелые губы. Она рассмотрела все оспины у него на сером, выпитом пролетарской борьбой лице. Ее рука с графином взлетела у него над головой, и вода хлестнула на темя, в лоб, полилась за шиворот, мгновенно пропитала френч.

Он отшатнулся от Кати. Стряхнул пальцами, похожими на толстых червей, воду с груди. Обтер руками лицо. Катя стояла с графином в руке, сжимала стеклянное горлышко. «Сейчас раздавлю стекло и пораню руку. Пусть».

– Пра-клятье. – Проткнул ее маленькими серо-карими, чуть в зелень, глазками. Пробуравил. – Характэр. Этат грузинский характэр. Ты нас-таящая грузинка, Кето. Карт-вело. Ну харашо. Ат-дыхай. Нэ буду тибя трэвожить.

Катя так и стояла с графином в руке, в этом дивном платье-трубе от Надежды Ламановой, когда Вождь закрывал за собой дверь, и на черной тонкой шерсти расплывались водяные брызги.

А еще через полчаса к ней пришел Берия. Катя сидела за столом, уткнув лицо в ладони. Она не плакала. Она просто думала так, с закрытыми глазами, что с ней теперь будет. Не удивилась приходу Берии. Берия не набрасывался на нее с объятьями. Не грубил. В душу не лез. Не ухаживал за ней. Он просто стал с нею беседовать, тихо и доверительно, и она отвечала ему. Горничные бесшумно приносили яства, уставляли стол блюдами, уносили пустые тарелки. Берия ел много, весело и жадно, только за ушами трещало. Катя украдкой глянула на настенные часы: три часа ночи. Берия, смачно жуя и пошло причавкивая, говорил о том, что Вождь не спит, работает над государственными планами, ищет нелегкие пути к великому процветанию Великой Страны. Катя кивала головой, смущенно отщипывала виноградины от огромной кисти, лежащей на фаянсовом блюде размером с колесо авто. «Вы ешьте, ешьте, Катя, – гостеприимно кивнул Берия на пышную еду, разложенную по всему столу, – вы же голодны, я вижу!» Он был весел и прост в обращении, и совсем не страшен, и Катя потихоньку стала есть. «А… утром я могу уйти?» – спросила она, уже предчувствуя, что ей ответят. «Нет, Катичка, – Берия цапнул, как кот, с тарелки тонко нарезанный телячий язык и отправил в тонкогубый рот, – нет, не сможете! Вы – наша пленница!» Как это пленница, похолоделыми губами вышептала Катя. «А вот так! – крикнул Берия, встал за столом, отодвинул стул, схватил бутылку «саперави» и плеснул в оба бокала – свой и Катин. – Я пью за вашу красоту!» Он опустился на одно колено. Восхищенно, как юнкер, смотрел на Катю. Катя тоже встала. Держала бокал за тонкую ножку. Вино светилось лиловым огнем. Она отчаянно ударила бокалом о бокал Берии и залпом выпила вино. И бросила бокал через плечо, наотмашь. Хрусталь разбился в брызги, в снеговую пыль.

Он не влюбился, нет. Он только внушил себе это. Сам себе внушил.

Раскуривал трубку; подходил к высокому кремлевскому окну. Где-то здесь, в недрах Кремля, в его корабельных коридорах, сидит эта проклятая, гордая грузинка. И пес ее знает, что у нее на уме? За ней не стоит никого, кто мог бы навредить ему, он все узнал. Но как горда! Это враки, что грузинки покорные как овечки, ходят в черном, низко кланяются своим мужчинам и подают им молча на стол жратву и вина. А правда – вот она: смело глядит ему в лицо, и глаз не опускает. Ему! Вождю! Да если он захочет – он нынче же велит ее расстрелять! Или нет; не расстрелять, а потерзать. На Лубянке умеют терзать, он это знает как никто. У нее же муж удрал, ему и карты в руки покогтить красавицу! Сама на шею бросится! Муж, муж… Надо сообщить в НКВД. Если до сих пор он жив – надо убрать. Разыскать и убить. И конец.