Читать книгу "Белые зубы - Зэди Смит"

Какую сложную паутину мы плетем. Прав был Миллат: наши родители ущербные люди, у одного нет руки, у другой — зубов. Они знают массу тайн, которые ты хотел бы узнать, но боишься. Но теперь ей все это надоело. Ей больше не нужны тайны. Ей нужна правда — вся целиком. Она возвращается к отправителю.

— Да не смотри ты так удивленно, — дружелюбно сказал Арчи. — Это всего лишь зубы. Теперь ты знаешь. Ну и что, конец света, что ли?

Но в некотором смысле это и был конец света. Она пошла в свою комнату, взяла тетради и учебники, самую необходимую одежду, сложила все в большой рюкзак и надела длинное пальто прямо на ночную рубашку. На секунду подумала о Чалфенах, но она знала, что не получит там ответов, там ей могут дать только убежище от вопросов. Кроме того, у них была всего одна свободная комната, и сейчас ее занимал Миллат. Айри знала, куда надо идти — к самому сердцу тайн, туда, куда в это время суток можно добраться только на 17-м автобусе, сидя на втором этаже среди сидений, залитых рвотой, и до места назначения ехать 47 остановок. Но в конце концов она добралась.

— Боже мой! — пробормотала Гортензия, сонно моргая. Она стояла в халате, а на голове у нее были железные бигуди. — Айри Амброзия Джонс, ты, что ли?

Глава 15

Чалфенизм против боуденизма

Да, это была Айри Джонс, ставшая на шесть лет старше с тех пор, как они последний раз виделись. Выше, шире, с грудью, без волос, в тапочках, выглядывающих из-под длинного бобрикового пальто. И это была Гортензия Боуден, на шесть лет постаревшая, ставшая ниже, шире, ее грудь свисала на живот, и волос у нее тоже не было (хотя она, непонятно зачем, завивала свой парик), тапочки выглядывали из-под длинного ватного халата бледно-розового цвета. Но самое главное — Гортензии было восемьдесят четыре года. И она не стала маленькой сухонькой старушкой. Круглая, крепкая. Ее жир так натягивал кожу, что морщины просто не могли появиться. И все же восемьдесят четыре — это не семьдесят семь и не шестьдесят три. В восемьдесят четыре впереди тебя ждет только смерть, надоедающая постоянными напоминаниями о себе. Смерть наложила отпечаток на ее лицо, и это показалось Айри новым. Ожидание, страх и благословенное успокоение.

И все же, хотя были и отличия, Айри с удивлением обнаружила, когда спустилась по лестнице в полуподвальную квартиру Гортензии, что в основном тут ничего не изменилось. Когда-то давно она часто бывала у бабушки — тайные визиты с Арчи, пока мать в колледже, — и всегда уносила с собой что-нибудь удивительное: маринованную рыбью голову, печеное яблоко с красным перцем или слова случайного, но навязчивого псалма. А потом в 1985-м, на похоронах Даркуса, десятилетняя Айри проболталась о походах к бабушке, и Клара положила им конец. Они, правда, иногда звонили друг другу. И до сих пор Айри получала письма, состоявшие из короткой записки на тетрадном листке и экземпляра «Сторожевой башни». Временами Айри смотрела на лицо матери и видела в нем бабушкины черты: широкие скулы, кошачьи глаза. Но вот уже шесть лет они не виделись.

А в доме, казалось, за это время прошло всего шесть секунд. Так же темно, сыро, так же глубоко под землей. По-прежнему везде расставлены сотни светских статуэток («Золушка идет на бал», «Миссис Тиддлитум показывает белочкам, как пройти к месту пикника»). Они стояли каждая на своей салфеточке и улыбались друг другу, радуясь, что находятся люди, готовые заплатить за такие жалкие фарфоровые или стеклянные безделушки сто пятьдесят фунтов, выкроив их из пятнадцати пенсий. Над камином, занимая всю стену, появился гобеленовый триптих — Айри помнит, как бабушка его ткала. На первом куске были Избранные, сидящие на небесах рядом с Иисусом в день Страшного суда. Все без исключения Избранные были белокурыми и голубоглазыми и казались настолько безмятежными, насколько позволяли дешевые нитки Гортензии. Они смотрели на «великое множество» — которое тоже казалось счастливым, но не таким счастливым, как Избранные, и наслаждалось вечным раем на земле. А «великое множество», в свою очередь, жалостливо смотрело на язычников (которых было больше всех). Мертвые язычники лежали в могилах, причем были туда упакованы, как сардины в банку.

Не хватало только Даркуса (Айри смутно помнила смесь запахов: нафталин и отсыревшая шерсть), зато было его пустое кресло, по-прежнему вонючее, и был его телевизор, по-прежнему включенный.

— Айри, посмотри, на кого ты похожа! Крошка, во что ты одета! Это же ужас! Замерзла, моя девочка! Дрожит как осиновый лист! Дай лоб потрогаю. Так и есть. Температура. Ты что это заразу ко мне в дом тащишь?

В присутствии Гортензии самое главное — не признаваться, что болеешь. Как в любом ямайском доме, лечение будет хуже самой болезни.

— Нет, все нормально. Я не бо…

— Неужели? — Гортензия заставила Айри потрогать рукой лоб. — Это температура. Совершенно ясно. Чувствуешь?

Айри чувствовала. Лоб был горячий, как печка.

— Иди сюда. — Гортензия схватила плед с кресла Даркуса и набросила на плечи Айри. — А теперь живо на кухню и хватит придуриваться. Это надо же додуматься: ночью, в холод, выбежать, толком не одевшись! Быстро пьешь чай и бегом в постель.

Айри закуталась в вонючий плед и поплелась за Гортензией на кухню. Обе сели.

— Дай я на тебя посмотрю… — Гортензия уперла руки в боки и прислонилась к плите. — Ты похожа на Смерть — твою новую подругу. Как ты ко мне добралась?

И снова надо было отвечать осторожно. Презрение к городскому транспорту стало для Гортензии утешением в старости. Она бросалась на одно слово, скажем «поезд», и извлекала из него мелодию («Северная ветка»), которая разрасталась до арии («Метро: подземная часть») и расцветала в главной теме («Метро: надземная часть») и, наконец, превращалась в страстную оперетту («Зло и несправедливость в Британском транспорте»).

— Э-э, на семнадцатом автобусе. На втором этаже было холодно. Может быть, я простудилась.

— Какое еще «может быть», юная леди. И вообще, чего это ты поехала на автобусе. Вечно их сначала три часа ждешь на остановке, на морозе, а потом, наконец залезаешь и на тебя со всех сторон дует, потому что какие-то идиоты пооткрывали все окна. В итоге промерзаешь до смерти.

Гортензия налила в пластиковый стаканчик какую-то прозрачную жидкость.

— Иди сюда.

— Зачем? — спросила Айри, заподозрив неладное. — Это что?

— Ничего. Иди сюда. И сними очки.

Гортензия подошла, держа ладонь горстью.

— Только не в глаза! С глазами у меня все в порядке!

— Хватит орать, не трогаю я твои глаза.

— Ну скажи мне, что это, — взмолилась Айри, пытаясь понять, что с ней собираются делать, и завопила, когда ладонь размазала ей жидкость по всему лицу от лба до подбородка.

— A-а! Жжет!

— Лавровишневая вода, — сказала Гортензия, как будто это было самое обычное средство. — Пусть жжется, жар как рукой снимет. И не думай смывать. Потерпи, пусть подействует.