Читать книгу "Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева"

– Я хотела тебе сказать. Просто, чтобы ты не беспокоилась…

Мне стало тепло и непривычно хорошо от маминого голоса. Ну надо же. Мама хочет, чтобы я не беспокоилась о ней, чтобы я не нервничала. А я ведь и правда все время думаю о том, как несправедливо получилось всё у мамы в жизни.

– Да, мам. Привет. Как дела?

– А дела хорошо, дочка. Петруся вернулся, вот сидит сейчас красит табуретку.

– В какой цвет?

Мама кашлянула.

– В красный.

– А почему в красный, мам? Как символ торжества справедливости? Или просто чтобы было веселее?

– Будут сидеть на ней по очереди с Валериком. Кто провинится, тот и сидит сегодня, – на полном серьезе ответила мне мама. – Это будет табуретка позора.

Ну и ладно. Главное, чтобы в их доме установился привычный миропорядок. Даже если для этого потребуется выкрасить часть мебели в красный или серо-буро-малиновый цвет.

Я представила себе грустного Петра Евгеньевича – это его нормальное состояние, он не бывает другим, ему так комфортно и удобно, в своей тягучей, щекотящей собственную душу грусти. Вот теперь еще новый повод для светлой печали – будет вспоминать котят и свою позднюю любовь, будет класть маме голову на плечо и плакать от невозможности счастья, от невозможности прощения, от сознания своей рабской покорности и полной зависимости от всех жизненных циклов моей мамы. Мог бы жить по-другому – не вернулся бы.

– Я поздравляю тебя, мама, с победой! – сказала я. – Не каждая женщина может похвастаться такой победой в своей жизни.

– Да, – почему-то не очень уверенно сказала мама. – Я победила.

– Ты… ты не плачешь, мам?

– Нет, – ответила мне мама. – Прости, – я услышала, как она высморкалась. – Да, я плачу. От счастья.

Я не стала уточнять, от чего именно плачет мама, и вообще развивать эту тему. Одно то, что она звонила мне, означало, что не всё так хорошо в ее королевстве.

– Мне приехать, мам?

– Не стоит, – твердо ответила мама. – Мы тут пока сами разберемся. Потом придешь в гости. Я испеку пирог с рыбой в воскресенье. Приходи.

– Я не люблю пироги с рыбой, мам. А в воскресенье у меня эфир. И еще я теперь буду работать на телевидении.

– О господи! – искренне ужаснулась мама. – Теперь, значит, и по телевизору позорить меня будешь. Ну что делать! У кого какая судьба.

– Вот именно, – засмеялась я. – Мам, у меня звонок на мобильном.

– Да ради бога! – ответила мама. – Когда у тебя было время на свою мать?

Я нажала отбой на городском телефоне и ответила «да» на одном из мобильных. Мне уже второй раз подряд звонил мальчик Женя Апухтин, и разбираться со своей мамой, кто из нас кого больше за жизнь обидел, я сейчас не могла.

– Да, Женя. Что случилось?

Женя молчал.

Конечно, разве можно так начинать разговор с ребенком? Это же не товарищ мой с канала новостей или с радио, привыкший общаться без «Привет» и «Пока».

– Доброе утро, Женечка. Я рада тебя слышать. Как у тебя дела?

– Хорошо, – ответил мне Женя и снова замолчал.

– Ты… – Я посмотрела на календарь, чтобы удостовериться, что сегодня не суббота. Не воскресенье – точно. В воскресенье будет пирог с рыбой и эфир с Геной Лапиком. – Ты не в школе? Ты заболел?

– Я сейчас гуляю, – ответил мне Женя. – Можете приехать ко мне?

– Конечно могу.

Связь прервалась, и я быстро перезвонила мальчику.

– Я приеду. Но почему ты гуляешь?

Женя помолчал и потом ответил:

– Только я не знаю, где я. Я сел в метро, проехал, потом вышел… Хотел сходить в «Макдоналдс», но не нашел. Там его не было. Потом я поехал на автобусе…

– Понятно. А что сейчас ты видишь?

– Киоск и дом красный…

С большим трудом мне удалось понять, на какой улице стоит сейчас Женя. Выяснять, как и почему он оказался в метро, вместо того чтобы сидеть за партой в школе, смысла никакого не было. Главное, чтобы он не потерялся до того, как я смогу добраться на другой конец города, где находится 9-я Парковая улица.

– Женя, а родители тебя не ищут? Не надо позвонить им на всякий случай?

– Тетя Лена сказала, что они еще спят. Лучше попозже позвонить, – спокойно ответил мне Женя. – Я уже звонил, и у меня почти все деньги кончились на телефоне. Я думал, что не получится вам позвонить.

– Я поняла. Сядь на какую-нибудь лавочку и жди меня, хорошо? Можешь учебник по литературе почитать, например.

– Хорошо, – ответил Женя. – А учебник не промокнет?

Я быстро посмотрела в окно.

– У тебя там дождь?

– Да. Но у меня ноги почти совсем не промокли…

Я уже стояла у лифта и смотрела, как он быстро едет с двадцать второго этажа на мой двенадцатый. Огромная Москва, расползшаяся ввысь и вширь. На Октябрьском Поле – солнце, последнее, осеннее, яркое и негреющее, а в Измайлове накрапывает дождь, и у мальчика Жени Апухтина почти совсем не промокли ноги…

– Женя! Что мне с тобой делать!

– Можете бойкот мне объявить, – серьезно ответил Женя. – Я папу тоже довел. Он мне еще тогда бойкот объявил, когда я не хотел нормально себя вести…

– Слушай, я уже в лифте, сейчас связь прервется. Иди… Не знаю куда. Там есть магазин какой-нибудь? Супермаркет большой? Нет, подумают еще, что ты воришка. Ладно, на остановку автобусную сядь, под крышу.

– Хорошо, – сказал Женя. – Но здесь только трамваи.

– Найди, пожалуйста, какой-нибудь навес. Чтобы люди вокруг были. И телефон не потеряй.

– Хорошо, – послушно ответил Женя.

– И жди меня! Я скоро буду!

Как можно быстро в будний день, когда все едут на работу и на учебу, добраться на противоположный край Москвы? На метро точно быстрее. Вот не выпендривалась бы, побежала бы со своим нежданным даром собой торговать, была бы, может быть, штатным экстрасенсом в правительстве, летала бы на собственном вертолете над Белокаменной…

Я была практически уверена, что через час двадцать, когда я, обалдевшая от духоты и какофонии метро, выйду на востоке Москвы, Женя уже будет далеко от 9-й Парковой. Но мальчик, как послушный и образцовый ребенок, обняв свой школьный рюкзак, сидел под навесом у метро рядом с бабушками, расположившимися прямо на земле и торгующими последней в этом году петрушкой с огорода.

– Привет! – сказала я Жене.

– Привет, – ответил мальчик, видимо заждавшийся меня.

Бабуся, раскладывавшая на коробке из-под южноамериканских мандаринов свой чеснок и петрушку, завидев меня, неодобрительно покачала головой: