Читать книгу "Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго"

Мигель мучился тем же вопросом. Стоило ему упомянуть гасиенду Лос-Хемелос, Элена думала, что он скучает по маме, и пыталась описать ее мальчику. «Она невысокого роста, — рассказывала она, — но очень сильная! Потрясающая наездница! Вот почему ты так хорошо держишься в седле».

Когда мальчик пересказал это объяснение деду, тот проворчал:

— Твои отец и дядя были искусными наездниками еще до встречи с Аной. Не забывай, что и я полковник кавалерии и учил их и тебя любить лошадей и ездить верхом.

Мигель скоро смекнул, что лучше не упоминать о матери или гасиенде Лос-Хемелос в присутствии стариков, особенно при бабушке, которая всякий раз опускала глаза и поджимала губы, так что они исчезали с лица.

Однако совсем забыть мать ему тоже не позволяли: в воскресные вечера Мигель обязан был писать ей письма, пока Элена сидела рядом и вязала.

— Не забудь сообщить, что у тебя самые высокие в классе оценки по рисованию, и вложи в конверт рисунок, — подсказывала Элена.

Мигель смутно помнил маму, но при одной мысли о ней его охватывала тревога.

— Почему она все время пишет, что гасиенда Лос-Хемелос — наш общий дом? — как-то не выдержал и спросил он.

Ему пришлось послушно корпеть над очередным посланием, вместо того чтобы играть с Андресом и Луисом Хосе возле ворот Сан-Хуана, где на берег высаживался испанский полк.

— Потому что мамочка очень по тебе скучает, любовь моя, — ответила Элена, — и очень тебя любит.

— Тогда почему она не приедет навестить меня?

— Уверена, она хочет. Конечно. Но у мамочки на гасиенде так много хлопот, что надолго уехать не получается. Может быть, тебе самому поехать к ней в гости?

— Может быть. — Не то чтобы это предложение привело его в восторг.

Небесно-голубые глаза Элены, напротив, заблестели в предчувствии скорой встречи.

— Я поеду с тобой. Мы поплывем на корабле. Почему бы тебе не попросить разрешения у бабушки и дедушки, дорогой?

Видно было, что Элену захватила идея отправиться на гасиенду Лос-Хемелос, а Мигель был не прочь доставить ей удовольствие. Но спрашивать разрешения у дедушки с бабушкой он боялся: вдруг они решат, будто ему надоело жить с ними? Он совершенно небезосновательно полагал, что ни дедушка, ни бабушка маму не любили и, узнай они, как по ней скучает Мигель, не ровен час, разочаруются в нем и не захотят больше жить вместе с ним в прекрасном огромном доме на Калле Палома, находившемся в двух шагах от лучших на белом свете друзей.

Через несколько дней Мигель собирался показать Элене свою работу о путешествии на Пуэрто-Рико в 1765 году фельдмаршала Алехандро О’Рейли, которую задал дон Симон. Он трудился над ней три дня и особенно гордился рисунками к сочинению. Обычно мальчика не интересовали разговоры взрослых, но, подходя к гостиной, он услышал свое имя и притаился за полуоткрытой дверью.

— Неудивительно, что Мигелю хочется повидаться с матерью, — говорила Элена.

— Ана ни разу не попыталась навестить его.

— Вы же знаете, тетушка Леонора, она не уедет с гасиенды.

— Она сама так решила, не так ли?

— Я тоже раньше так думала. Не сомневаюсь, у нее — есть на то веские причины. Вряд ли Ана сама до конца осознает их.

— Все потому, что она ненормальная. Вот пусть и сидит там с этим… этим человеком, за которого она вышла замуж. Он тот еще…

— Тетушка, простите, если я резка и непочтительна! Я уважаю и люблю вас всей душой, но разлучать Мигеля с матерью, когда он хочет видеть ее, жестоко.

Повисла пауза, и Мигель уже собрался было пробраться на цыпочках в свою комнату, но застыл на месте, услышав разорвавшие тишину слова бабушки:

— Ты ею восхищаешься, но совсем ее не знаешь. Ей плевать на Мигеля. Она выменяла его на гасиенду Лос-Хемелос, заключила сделку — все равно что рабов купила. Вот почему она там, а Мигель здесь. Я никогда не позволю ему туда поехать. Никогда!

— Пожалуйста, не говорите так, тетушка Леонора!

— Гасиенда проклята, а эта женщина — ведьма! Оба моих сына погибли по ее вине, и если Мигель попадет туда, то и он не вернется живым.

— Умоляю вас, тетушка!

Остального Мигель не слышал. Он бросился в свою комнату и накрыл голову подушкой, словно хотел заглушить звеневшие в ушах жестокие слова.

Холера не пощадила и Сан-Хуан. Гражданскому населению приказали оставаться дома, закрыть ставни и избегать контактов с другими людьми. Практически все связи с внешним миром прервались. Черная полоса по краю конверта тех немногих писем, которым удавалось проникнуть в город, означала лишь одно: адресат умер. Сидя взаперти, в четырех стенах, Леонора часами играла на арфе. Заслышав долетавшие из дома звуки, немногочисленные прохожие останавливались, гадая: уж не ангелов ли прячут за резными дверьми?

Острее всего происходящие в городе перемены отзывались в сердце Элены по ночам, когда она выходила на крышу помолиться. Улицы наполнялись вечерним шелестом разговоров и новей, приглушенным закрытыми окнами и дверьми. Даже церковные колокола, отбивавшие время, и те примолкли. С наступлением сумерек число патрульных отрядов увеличивалось. Ночной сторож, назначенный восемнадцать лет назад во время бунтов среди рабов, продолжал свой обход: «Все спокойно, слава Господу, храни королеву». Его скорбный голос эхом разносился по вымощенным булыжником улицам. К крикам сторожа примешивался лязг солдатских шпор — военные шагали вверх-вниз по улицам, проверяя, соблюдается ли комендантский час. Элена не замечала, как дон Симон приходил на Калле Палома и часами смотрел на ее окно, пока она не задувала свечу.

От рыданий, доносившихся в конце июля из дома Кастаньеды Урбины на противоположной стороне улицы, просто разрывалось сердце. Леонора и Элена постоянно молились, а на четвертый день они услышали, как ко входу подъехала повозка, и сквозь щели в ставнях увидели, что в дом вошел священник и снова появился на улице, читая молитвы и благословляя донью Патрисию, выносившую тело младшей дочери Эдниты.

— Благослови вас Бог, — в унисон произнесли Леонора и Элена, перекрестившись, но донья Патрисия ничего не сказала в ответ.

Еще три раза она входила и выходила из дома с маленькими телами на руках, пока полуденную улицу убаюкивало монотонное бормотание священника. Последнее, и самое тяжелое, тело вынесли из дома завернутым в покрывало. Леонора и Элена и глазом моргнуть не успели, как Мигель растворил окно и перегнулся через подоконник.

— Донья Пати, — крикнул он, — где Луис Хосе?

Женщина перевела на него пустой взгляд, ее губы были сжаты, будто она решила никогда больше не улыбаться.

— Все мои дети умерли, — бесцветным голосом отозвалась она. — Херувим теперь у Господа на небесах…

Мигеля не остановило то, что мальчикам, как и мужчинам, не полагается плакать, особенно в присутствии женщин, и Элена прижала рыдающего племянника к груди.