Читать книгу "Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов"

не то добродушной, не то лукавой улыбкой. Он подошел к ученикам и, пользуясь временем, стал расспрашивать о их занятиях в царской библиотеке, главным хранителем которой он незадолго перед тем был назначен. Каллимах сам был страстным любителем книг: он с увлечением взялся за порученное ему дело собирания и приведения в порядок огромного книгохранилища, привлекши в сотрудники своих молодых учеников. Одни из них разбирали, исправляли и объединяли рукописные тексты, другие переписывали копии, третьи сличали списки, четвертые составляли каталоги. Но теперь Каллимах интересовался, как удалась его помощникам новая его затея, которую ему разрешил сам царь. Для более успешного собирания книг и рукописей он придумал посылать учеников на пристань и обыскивать всех приезжающих в Александрию, не имеют ли они при себе книг. И если последние находили, то немедленно – именем царя – отбирали, доставляли в библиотеку, переписывали и затем вновь возвращали с благодарностью их владельцу.

Каллимах со смехом слушал о разных чудных недоразумениях, происходивших на этой почве, о том, напр., как один обладатель книги до того перепугался, когда ее у него потребовали, что упал на колени, рыдая, предлагал взять и партию сандалий, привезенную им для продажи, только не предавать его смертной казни.

В этот момент в дверях показались другие поэты, молодой еще Аполлоний, уроженец о. Родоса, и его приятели. Это и были литературные противники Каллимаха, считавшие, что он учит идти ложным путем. Аполлоний и его друзья сухо поздоровались с Каллимахом и хмурые, как заговорщики, разместились на мягкой скамье, тянувшейся вдоль стен. Вынули из-под плащей свитки папируса и принялись шепотом что-то обсуждать, готовясь к великому спору.

Наконец, когда все уже были в сборе, запыхавшись, обтирая концом плаща вспотевший лоб, вбежал маленький, довольно полный, но подвижной, как ртуть, Феокрит. Все взоры обратились к этой знаменитости. Многие видели его впервые и, как всегда бывает, представляли себе его совсем не таким, каким он оказался.

Каллимах пошел к нему навстречу и, взяв за руку, вывел на середину залы и пригласил присутствовавших порадоваться вступлению в их среду нового товарища, уже прославленного по всем концам греческого мира, поэта. Каллимах ценил Феокрита и хлопотал при дворе Птолемея о приглашении его в Александрию. Их обступили, и Феокрит уже громко смеялся, простодушно рассказывая, что он только что закончил новую «вещицу» – идиллию, нарочно для данного собрания.

По знаку председательствовавшего Каллимаха все разместились на скамьях, и заседание началось. Его открыл сам председатель обширной речью. В ней он напомнил о несогласиях, которые проникли в дружную прежде семью александрийских писателей и знатоков языка. Он горячо говорил о том, что у всех у них, греков по рождению и образованию, одна великая задача – возрождение греческой поэзии. Свободной, старой Греции не стало, но тем дороже, ценнее все греческое для греческого сердца. Поэт должен уходить вдохновением в греческое прошлое, в мир мифов с его высокими доблестями, сильными страстями, простыми, неиспорченными нравами. Он должен вдумчиво изучать эти мифы и старинные легенды, как они нашли себе выражение в созданиях прежних великих поэтов. Каков же дальнейший путь его творчества? Пересказывать своими словами, перепевать старое – дело безнадежное; превзойти, затмить, напр., Гомера – невозможно. Не благоразумнее ли на старом материале пытаться создать нечто новое, отказаться от писания крупных героических поэм в духе «Илиады» и «Одиссеи» и сосредоточиться на небольших сценках, рассказах, оживляя мифологические темы чертами, взятыми из простой народной жизни, где еще сохранилась старинная, здоровая естественность жизни.

Пока говорил медленно, как будто сам вслушиваясь в свои фразы, Каллимах, Феокрит еле мог усидеть на месте: он вскакивал, всплескивал руками, кивал головой, выражая свое полное согласие с говорившим; видно было, что слова знаменитого поэта приводили его в восторг. Каллимах кончил и опустился на скамью. Наступило молчание. Ждали, кто заговорит из противников Каллимаха.

К столу, с толстым свитком в руке вышел черноволосый Аполлоний. Он был бледен и, видимо, сильно волновался. Срывающимся голосом произнес он первые слова, в которых заявил, что по-прежнему не может признать пути, предлагаемого Каллимахом, правильным: то, чему учит Каллимах, ведет поэзию к измельчанию и гибели. Потом Аполлоний оправился, и речь его полилась бурным, клокочущим потоком. Он уже не щадил своего противника, подвергая суровому разбору произведения Каллимаха. Он признавал в самом прославленном из них, «Кидиппе», изумительную ученость, знание старинных мифов, мастерской язык, но доказывал, что такие холодные, придуманные вещи никого растрогать не могут: они забываются, как только они прочтены. И в эту сторону, к «пустякам», Каллимах приглашает идти поэзию, такими «идиллиями» (т.е. «штучками») думает он победить и превзойти самого Гомера! Аполлоний, наоборот, глубоко убежден, что «Илиада» и «Одиссея» стоят и должны стоять, как путеводные звезды, как великие маяки, к совершенству которых только и следует стремиться. И тот, кто отвергает эти величественные образцы, не достоин носить высокое звание поэта.

Затем Аполлоний развернул свиток и стал читать конец своей огромной поэмы – «Аргонавтики», в которой излагались странствования и подвиги Иасона, поехавшего добывать волшебное золотое руно.

К концу чтения в зале началось нетерпеливое покашливание. Некоторые давно не слушали и вели шепотом беседу. Лишь Каллимах неподвижно сидел, опустив низко свою седую голову: он был обижен резкими выходками несдержанного Аполлония.

И вот поднялся Феокрит. Все встрепенулись, все ждали, что скажет он, и все верили, что здесь и будет решение спора. Выйдя на средину, Феокрит прежде всего чрезвычайно простодушно, по-детски рассмеялся и заявил, что он говорить, особенно в таком блестящем обществе, не умеет, так как он человек простой, неученый, маленький пастушок, которому боги сообщили один дар – тихонько, скромно петь свои незатейливые песни. Одну из них он и готов пропеть, если позволит почтенное собрание. И он с неподражаемым мастерством и выразительностью продекламировал небольшое стихотворение о судьбе одного из аргонавтов Гиласа, о том, как он попался в плен к речным нимфам, что он видел в таинственном водяном царстве и что перечувствовал в этой неволе.

Все повскакали с мест, окружили Феокрита плотным кольцом, приветствовали его и просили прочесть еще что-нибудь. И только черноволосый Аполлоний, еще более бледный, чем раньше, молча стоял в стороне, один, всеми покинутый и забытый. Он чувствовал, что не может долее оставаться в Александрии, где его не признают. Он, словно сразу постаревший лет на десять, сгорбившийся и с потухшими глазами, объявил Каллимаху, что завтра же покидает Музей и уезжает на свой родной, свободный Родос.

У греков на Черном море[61]

М. Коваленский

I

Теперь на