Читать книгу "Жизнь Фридриха Ницше - Сью Придо"

В те дни, когда «дорогой мальчик» вел себя более шумно или неуправляемо, чем обычно, она оставляла его дома. Вокруг было не так много соседей, которым могли бы помешать его вопли и крики. Если он кричал слишком громко и становился слишком беспокойным, Франциска просто-напросто клала ему в рот что-нибудь сладкое, вроде мелко нарезанных фруктов. Когда ему удавалось все это прожевать и проглотить, его внимание переключалось и яростные вопли сменялись гораздо менее шумным мычанием. Ел он невероятно много. Франциска утверждала, что не дает ему ни хлорала, ни других успокоительных. Если это правда, то болезнь и правда сдала позиции, а мать обрела полный контроль над своим обожаемым, несдержанным, но послушным мальчиком.

22. Пустой жилец меблированных комнат

Я ужасно боюсь, чтобы меня не объявили когда-нибудь святым. Я не хочу быть святым, скорее шутом… Может быть, я и есмь шут…

Ecce Homo. Почему являюсь я роком, 1

Элизабет, жившая в Парагвае, получила известие о болезни брата в начале 1889 года, как раз тогда, когда вышла в свет книга Клингбайля, в которой разгневанный колонист называл ее с мужем авантюристами, основавшими потемкинскую деревню [1]. Ей даже в голову не пришло вернуться в Германию. Она была занята борьбой за колонию, посылая опровержение за опровержением в Bayreuther Blätter, и сражаться ей приходилось в одиночку.

Сам ее брак превратился в поле боя. Фёрстер был занят добычей денег, мотаясь из одного конца Парагвая в другой, из Сан-Педро в Сан-Бернардино, из Сан-Бернардино в Асунсьон. Пытаясь отсрочить неизбежное банкротство, он влезал в новые долги, чтобы отдать уже имеющиеся, под проценты, от которых волосы вставали дыбом. Пока муж все больше запутывал финансовые дела, возмущенная его некомпетентностью Элизабет оставалась в Новой Германии, используя все свои немалые способности и связи для привлечения новых колонистов. Квоту, согласованную с правительством Парагвая, нужно было выбрать до августа этого года – или свернуть колонию. Получив известие о помешательстве Ницше, Элизабет больше жалела себя, чем его. Да, она пренебрегала своим долгом по отношению к брату. Если бы она осталась в Германии, с ним, бедняжкой, этого бы не случилось. Однако если говорить без ложной скромности, без Элизабет основание колонии превратилось бы в сомнительную и ненадежную авантюру. Несмотря ни на что, она всегда оставалась примерной женой, тогда как Бернхард думал только о себе, взваливая на нее всю работу и не проявляя ни малейшего сострадания [2].

Обвинения Клингбайля легли на душу Фёрстера тяжким грузом. День за днем, бродя по краю финансовой пропасти, он заливал совесть вином. В конце концов, 3 июня он сдался и покончил жизнь самоубийством в номере отеля в Сан-Бернардино, проглотив смесь морфина со стрихнином.

Когда Элизабет приехала в Сан-Бернардино, в газетах уже появилось сообщение, что ее муж отравился стрихнином. Она собиралась его опровергнуть. Элизабет не имела ни малейшего понятия о предсмертной записке Фёрстера, которую тот отправил Максу Шуберту, директору Колониального общества Хемница: «Пожалуйста, исполните мою последнюю просьбу: не оставляйте стараний, вкладывая свои незаурядные способности, силу и юношеский энтузиазм в служение основанному мной благородному делу. Возможно, без меня оно будет процветать больше, чем со мной» [3].

Когда-то Элизабет удалось создать легенду о смерти отца, который якобы погиб, отважно сражаясь с деревенским пожаром. Вот и сейчас она направила все силы, чтобы убедить местных докторов в том, что ее муж не покончил с собой, а погиб от разрыва сердца в результате ложных обвинений и враждебных происков.

В следующем месяце она писала матери: «Какая жалость, что в это ужасное время меня не было рядом с моим возлюбленным мужем. Компрессы и ночные ванны, которые я обычно делала ему, спасли бы его от сердечного приступа» [4]. Трудно представить, что она сама верила в эффективность подобных мер.

Для болезни брата Элизабет тоже быстро придумала объяснение: тот употреблял некий таинственный и безымянный яванский наркотик, вызвавший апоплексический удар.

«Я помню, как в 1884 году Ницше познакомился с одним голландцем, который посоветовал ему попробовать некий наркотик с Явы и подарил довольно большую бутылку. На вкус вещество было похоже на крепкий алкоголь, странно пахло и как-то необычно называлось, впрочем, я забыла как, потому что мы всегда называли его “яванский наркотик”. Голландец утверждал, что нужно добавить всего лишь несколько капель на стакан воды. Позже, осенью 1885 года брат признался, что однажды накапал слишком много, после чего внезапно свалился на пол в припадке истерического смеха. В одном из писем к Гасту он упоминал о своих припадках, что тоже могло относиться к приступам искусственного смеха, вызванного наркотиком. Наконец, из его оговорок можно было понять, что моя догадка верна. В самом начале болезни он несколько раз доверительно сообщал матери, что “принял двадцать капель” (не уточняя, чего именно), и поэтому “его мозг сошел с рельсов”. Возможно, из-за своей близорукости брат накапал слишком много, и это привело к ужасным последствиям» [5].

Расплатившись по счетам своего покойного мужа с отелем в Сан-Бернардино бумагами на не принадлежавшую ей землю, Элизабет занялась организацией похорон, которые были бы достойны этого героического воина, возносящегося в Вальхаллу. Отправленное матери письмо напоминает ее ранние письма, где она описывала триумфальный въезд в колонию. «Шестьдесят конников следовали за гробом и отдали прощальный салют над его могилой» [6]. Ложный слух о самоубийстве был распущен еврейскими писаками.

Элизабет осталась в Парагвае, изо всех сил пытаясь добыть деньги, чтобы сохранить контроль над колонией, пока в 1890 году не потерпела окончательное поражение. Колония перешла в собственность колониального общества «Новая Германия в Парагвае». В декабре Элизабет приехала в Наумбург, чтобы добиться поддержки и вернуть колонию под эгиду Германии. Франциска была уверена, что Элизабет вернулась заботиться о брате.

Элизабет прибыла за несколько дней до Рождества. Мать с братом встречали ее на станции. Франциска вела Ницше за руку, как ребенка. Он шествовал чопорно, как прусский солдат на параде, сжимая в руке букет красных роз. Франциске пришлось напомнить ему, что цветы надо отдать Элизабет. Передавая ей цветы, он узнал ее и назвал старым прозвищем Лама. Вечером, когда Ницше уложили в постель, мать и дочь сели поговорить. Звериный вой, доносившийся из комнаты брата, шокировал Элизабет.

Элизабет осталась жить в семейном доме. Она отправляла бесконечные петиции в колониальные общества, писала официальным властям и бранила антисемитские организации за отсутствие поддержки. Подписывалась она теперь не «Эли Фёрстер», а «Фрау доктор Фёрстер». Ей удалось издать свою первую книгу, «Колония Новая Германия доктора Бернхарда Фёрстера в Парагвае» (Dr Bernhard Förster’s Kolonie Neu-Germania in Paraguay) [7]. В ней Элизабет опровергала обвинения Клингбайля и призывала соотечественников поддержать слабую вдову с разбитым сердцем – основать компанию, которая бы выкупила колонию у грязных иностранцев. После публикации книги поздней весной 1891 года настоящие колонисты Новой Германии пришли в полную ярость: Элизабет повторила печально известные и заведомо ложные заявления своего мужа о том, что земля колонии невероятно плодородна и в изобилии снабжается пресной водой.