Читать книгу "Полис, логос, космос: мир глазами эллина. Категории древнегреческой культуры - Игорь Суриков"

Таким образом, на всех уровнях мировоззрения, от политической мысли до религии, проявлялись кризисные процессы. Они говорили о том, что полисный менталитет исчерпал себя вместе с полисной цивилизацией и теперь уступал место иной системе ценностей, характерной для мира эллинистических монархий.

Эллины и варвары, или «похищение Европы»

Насколько можно судить, есть еще одна – не всегда замечаемая – причина кризиса древнегреческой цивилизации. На ней тоже необходимо остановиться, причем подойти к этому вопросу придется издалека.

В архаический период культура эллинов развивалась столь бурно и интенсивно не в последнюю очередь потому, что ей была свойственна большая открытость – способность впитывать в себя и творчески синтезировать достижения, сделанные другими народами. Но в какой-то момент всё изменилось.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда…» Чеканные строки Редьярда Киплинга памятны, наверное, каждому. И все понимают, что противопоставление Запада и Востока проводится поэтом не в географическом, а в цивилизационном смысле. Перед нами – концепция, которая в настолько колоссальной степени определяла собой всю мировую историю на протяжении многих веков, что стала в результате одним из наиболее устойчивых архетипов картины мира, во всяком случае, европейского человека. Представление о «Западе» и «Востоке», находящихся в извечной вражде, зачастую само уже кажется «извечным», существовавшим всегда. Однако же у этого представления есть конкретные время и место возникновения: V в. до н. э., Греция.

Хорошо известно, что для грека классического периода все люди четко делились на «эллинов» и «варваров», причем под последними понимались все не-греки, все остальные этносы мира, будь то финикийцы или египтяне, обладавшие высокой культурой (намного более древней, чем культура самих греков!) или же какие-нибудь скифы или фракийцы, которые еще даже не успели создать собственной государственности. Впрочем, чаще всего под «варварами» понимали все-таки народы Востока, что вполне естественно, поскольку контакты именно с этим регионом были у греческого мира особенно ранними и активными.

Слово варвар (в оригинальном произношении – барбарос) появляется в древнегреческом языке довольно рано. У Гомера – наиболее раннего античного автора – самого этого слова как такового еще нет, но встречается производное от него прилагательное барбарофонос (на русский его приходится переводить описательно – выражением «говорящий по-варварски»), применительно к карийцам, народу, обитавшему на юго-западе Малой Азии[336]. Собственно существительное «варвар» начинает интенсивно появляться у авторов рубежа VI–V вв. до н. э.: историка Гекатея Милетского, философа Гераклита Эфесского, поэта Симонида Кеосского. Но вводится оно без каких-либо пояснений для читателя, как нечто прекрасно всем знакомое и само собой разумеющееся: варвар – это любой, кто не эллин. Таким образом, формирование понятия «варвар», очевидно, следует отнести к несколько более раннему времени – VII–VI вв. до н. э.

Деление всех людей на «эллинов» и «варваров» сыграло огромную роль в складывании и осознании этнического самосознания античных греков. Однако не следует считать, что сразу же с возникновением слова «варвар» немедленно выкристаллизовалась в законченном виде идея двух противоположных (и вечно противоборствующих!) «культурных миров». На самом деле следует разделять два процесса и два явления: представление об «эллинах» и «варварах» – далеко не то же самое, что противопоставление «эллинов» и «варваров», причем противопоставление тотальное и, самое главное, эмоционально окрашенное (эллин заведомо лучше, чем варвар).

Именно это последнее в конечном счете утвердилось у греков, что нетрудно проиллюстрировать цитатами из античных авторов. Вот слова драматурга Еврипида (конец V в. до н. э.):

Грек цари, а варвар гнися! Неприлично гнуться грекамПеред варваром на троне[337].

Еще несколько лет спустя абсолютно те же мысли авторитетно и более «наукообразно» озвучивает великий Аристотель: «У варваров… отсутствует элемент, предназначенный по природе своей к властвованию. У них бывает только одна форма общения – общение раба и рабыни… Варвар и раб по природе своей понятия тождественные»[338].

С этого-то момента слово «варвар», которое изначально было вполне нейтральным, а вовсе не пренебрежительным, начинает приобретать ярко выраженную эмоциональную, отрицательную окраску, близкую к ругательству. Окраску эту, приданную греками, оно, в сущности, продолжает сохранять и по сей день: ведь и мы называем варваром невежественного, грубого, жестокого человека.

Ситуация развивалась следующим образом. У очень многих, если не у всех, этнических коллективов на каком-то этапе их истории (как правило, весьма раннем) возникает понимание того, что окружающие этнические коллективы – именно «другие», «иные», «чужие». Чаще всего ощущение инаковости обусловливается языковыми различиями: ведь они более других бросаются в глаза. Создается впечатление, что мир делится на тех, кто говорит на «правильном» (т. е. понятном в данном коллективе) языке и тех, кто на нем не говорит. Для последних подчас подыскивается даже общее определение. Так, в среде ранних славян все иноземцы фигурировали как «немцы», т. е. «немые», не владеющие «нормальным» славянским языком (применение слова «немцы» для обозначения конкретно жителей Германии – плод уже последующего, довольно позднего развития).

Ровно так же, как с «немцами», обстоит дело и с «варварами». Слово «барбарос», как однозначно признается всеми, имеет звукоподражательную этимологию. Изначально для грека «барбарос» – это тот, кто не говорит «нормально», «по-человечески», а вместо этого «бормочет» что-то вроде «бар-бар-бар»: так воспринималась чуждая речь.

Подчеркнем специально: данный круг представлений еще не предполагает обязательно какой-то ксенофобии, шовинизма, идеи неоспоримого превосходства «своих» над «чужими». Здесь перед нами всего лишь только еще констатация наличия «своих» и «чужих», проявление обычной диалектики мифологического мышления, которое вообще, как известно, оперирует преимущественно бинарными оппозициями (то есть сопоставлениями двух противоположных начал: «земля – небо», «мужчина – женщина», «сырое – вареное» и т. п.). До появления идеи тотального конфликта двух миров пока еще очень далеко.

В какой-то момент греки просто «открыли для себя варваров», осознали, что, кроме таких же, как они сами, в мире существуют еще и «иные». В полном масштабе это произошло в ходе Великой греческой колонизации, когда, покрывая своими поселениями побережья Средиземного и Черного морей, эллины-колонисты просто не могли не сталкиваться с туземным населением этих мест. Однако встреча с «иными» – это далеко не непременно и даже, пожалуй, не в первую очередь стимул к конфликтам. Как минимум не в меньшей степени это стимул к контактам. Наиболее естественный вопрос, возникающий при подобного рода встречах – не «Как мы можем им навредить?», а «Что мы можем от них получить?». Такие ситуации должны были подталкивать не столько к враждебности, сколько к конструктивному диалогу.