Читать книгу "Когда пируют львы - Уилбур Смит"

Шон обнял ее рукой за шею, и собака прижалась к нему. Услышав за собой шаги, он повернулся. Это был Мбежане.

– Нкози, Хлуби нашел слонов в часе езды вверх по течению. Он насчитал двадцать. Говорит, у них хорошие бивни.

Шон снова посмотрел на воду.

– Уходи, – сказал он.

Мбежане присел с ним на корточки, опираясь локтями о колени.

– Кого ты оплакиваешь? – спросил он.

– Уходи, Мбежане, оставь меня одного.

– Нкози Дафф не нуждается в твоем оплакивании, поэтому я думаю, ты оплакиваешь себя. – Мбежане подобрал камень и бросил в воду. – Когда у путника колючка в ноге, – негромко продолжал он, – и он мудр, он вытаскивает эту колючку, но если он глуп, то оставляет колючку и говорит: «Я оставлю эту колючку, пусть вечно напоминает мне о дороге, по которой я прошел». Нкози, всегда лучше помнить с радостью, чем с болью.

Мбежане бросил в воду еще один камень, встал и вернулся в лагерь. Когда десять минут спустя Шон пошел за ним, он нашел свою лошадь оседланной, ружье в футляре, а Мбежане и Хлуби ждали его со своими копьями. Кандла протянул ему его шляпу – он взял ее за поля и повертел в руках. Потом надел на голову и сел в седло.

– Веди, – приказал он.

Следующие недели Шон охотился с целеустремленностью, которая не оставляла времени для печали. Он редко и ненадолго возвращался в лагерь; единственной причиной для этого была доставка бивней и смена лошади. В конце одного из таких кратких возвращений, когда Шон снова собирался садиться верхом, даже Мбежане пожаловался:

– Нкози, есть лучшие способы умереть, чем уработаться до смерти.

– Ты достаточно хорошо выглядишь, – ответил Шон, хотя теперь Мбежане был худ, как борзая, и его кожа блестела, как промытый антрацит.

– Наверно, для того, кто сидит в седле, все хорошо выглядят, – предположил Мбежане, и Шон, уже поставивший ногу в стремя, замер. Он задумчиво посмотрел на Мбежане и поставил ногу на землю.

– Отныне мы охотимся пешком, Мбежане, – сказал он, – и первого, кто попросит пощады, второй имеет право называть женщиной.

Мбежане улыбнулся – вызов ему понравился. Они перешли реку и в полдень отыскали след – небольшое стадо молодых самцов. Они шли за стадом до ночи и спали под одним одеялом, на следующее утро отправились дальше, а на третье – потеряли след на каменистой местности; пришлось возвращаться к реке. В десяти милях от фургонов они наткнулись на другое стадо, пошли за ним и в тот же вечер убили трех отличных самцов: ни одного бивня легче пятидесяти фунтов. Ночной марш к фургонам, четыре часа сна – и они снова были в пути. К концу второго дня Шон захромал. Во время одной из редких остановок он снял сапог – волдырь на ноге лопнул, и носок стал жестким от засохшей крови.

Мбежане бесстрастно смотрел на него.

– Далеко мы от фургонов? – спросил Шон.

– Можем вернуться до темноты, нкози.

Мбежане нес ружье Шона. Все это время его лицо оставалось серьезным. В лагере Кандла принес чан с горячей водой и поставил перед стулом Шона. Пока Шон держал ногу в воде, вся его свита собралась вокруг. У всех на лицах было выражение тревожного ожидания, и тишину нарушало лишь причмокивание – так банту выражают сочувствие. Они наслаждались каждой минутой, и Мбежане, прирожденный актер, усиливал впечатление, играя на публику.

Шон закурил сигару, хмурясь, чтобы не рассмеяться. Мбежане откашлялся и плюнул в огонь. Все теперь смотрели на него – ждали, затаив дыхание.

– Нкози, – сказал Мбежане, – будь ты моей дочерью, я бы отдал за тебя в приданое пятьдесят голов скота.

Еще мгновение тишины – и громкий хохот.

Вначале Шон смеялся вместе с ними, но немного погодя, когда Хлуби едва не упал в костер, а Нонга громко плакал от смеха на плече Мбежане и слезы катились по его щекам, Шон перестал смеяться.

Оказывается, ему совсем не было весело.

Он серьезно смотрел на них, на открытые розовые рты и белые зубы, на их трясущиеся плечи, и внезапно ему стало совершенно ясно, что они смеются уже не над ним. Они смеются ради самого смеха. Смеются потому, что живы. В горле Шона возник смешок и вырвался наружу, потому что его невозможно было остановить; другой зародился в груди, и Шон откинулся на спинку стула и выпустил его. К дьяволу, он тоже жив!

Когда утром он выбрался из фургона и, хромая, пошел посмотреть, что Кандла готовит на завтрак, он снова испытывал легкое возбуждение, волнение перед новым днем. Он чувствовал себя хорошо. Память о Даффе по-прежнему была с ним, она останется с ним всегда, но она перестала быть ноющей болью. Он вытащил колючку.

Глава 10

В ноябре они трижды перемещали лагерь, держась южного берега реки и двигаясь по ней на восток. Фургоны, из которых они выгрузили у источника слоновую кость, снова начали медленно наполняться, потому что вся дичь собралась у реки. Остальная местность оставалась сухой, но теперь каждый день приближал освобождение от этой суши.

Облака, рассеянные по небу, начали собираться в круглые скопления с темными краями или гордо взмывали грозовыми тучами. Казалось, их рост сказывался на всей природе. По вечерам солнце куталось в королевский пурпур, а днем их развлекали своими дьявольскими танцами смерчи. Приближался сезон дождей. Шону предстояло решить: пересечь Лимпопо и отрезать себя от юга, когда река разольется, или не ступать в земли за рекой. Решение далось легко.

Они нашли место, где берега с обеих сторон немного снижались. Разгрузили первый фургон и впрягли в него двойную упряжку; затем под общие подбадривающие крики быки галопом спустились по крутому берегу к воде. Фургон, который они тащили, подскакивал, пока не застрял в песке, наклонившись под опасным углом; колеса по самую ось погрузились в песок.

– За спицы! – крикнул Шон. Все бросились к колесам и не жалея сил помогали им вращаться, но половина быков упала на колени, неспособная передвигаться в мягком песке.

– Будь оно проклято! – Шон сердито смотрел на фургон. – Выпрягите быков и отведите обратно. Достаньте топоры.

Им потребовалось три дня, чтобы построить бревенчатый мост через реку, и еще два – чтобы перевезти все фургоны и слоновую кость на противоположный берег. Когда последний фургон оказался в новом лагере, Шон объявил выходной и на следующее утро все спали допоздна. Когда Шон вышел из своего фургона, солнце уже стояло высоко. Шон еще не совсем пришел в себя после долгого сна. Он широко зевнул и потянулся, раскинув руки как распятый. Провел языком по щекам и нёбу, поморщился от неприятного вкуса, потом почесал грудь, и волосы скрипнули под его пальцами.

– Кандла, где кофе? Ты не видишь, что я умираю от жажды?

– Нкози, вода скоро закипит.

Шон хмыкнул и прошел туда, где на корточках у костра сидели Мбежане и остальные слуги, следя за Кандлой.

– Хороший лагерь, Мбежане.