Читать книгу "Миры под лезвием секиры - Николай Чадович"

Мор из саванны перекинулся на домашний скот. Уважаемые отцы семейств, еще недавно кичившиеся своими несметными стадами, превращались в бесправных попрошаек. А вскоре неведомые хвори навалились и на людей.

Сильные и выносливые воины задыхались от сухого непрерывного кашля, харкали сгустками крови, в их груди свистели и клокотали неведомые злые духи. Верка с ужасом наблюдала, как от обыкновенной крапивницы с людей лоскутьями слезает кожа, как простой герпес, который и лечить-то смешно, вызывает у африканцев тяжелые экземы, неудержимый понос, гнойные отеки и слепоту, как банальный грипп в считанные дни перерастает в пневмонию.

Вскоре у несчастного Ингбо из двадцати коров осталось восемь, а из четырех детей — двое.

Жена его выла над умирающими, как волчица, но вскоре забывала о потере и вновь погружалась в тупую лень и животное обжорство (есть она могла все, даже жирных личинок, живущих под корой деревьев, и едва вылупившихся птенцов китоглава и марабу). Смерть в этом мире не считалась непоправимым несчастьем. Люди уходили не в небытие, а в счастливые заоблачные просторы, где никто не знает нужды, где всегда удачная охота и никогда не скудеют пастбища.

И вот настал день (хотя такое понятие, как «день», было теперь чисто условным промежутком времени между пробуждением и отходом ко сну), когда заболел самый младший в семье Ингбо, Веркин любимец Килембе, которого она шутки ради научила петь песенку о новогодней елке, Снегурочке и Деде Морозе.

У чернокожего бутуза резко подскочила температура, пропал голос, появились одышка и резкая боль при глотании. Он лежал пластом, хрипло дышал и смотрел на взрослых жалобными глазами теленка, над которым мясник заносит остро отточенный нож. Колдун, недавно потерявший своего собственного ребенка, отказался просить у богов за Килембе.

Верка потрогала ладошкой горячий лоб малыша, пощупала подчелюстные лимфатические узлы, распухшие до размеров грецкого ореха, мельком заглянула в воспаленный зев, забитый серой слизью. Не нужно было иметь высшее медицинское образование и опыт врача-педиатра, чтобы поставить безошибочный диагноз — дифтерия. Жить мальчику осталось недолго, а умирать он должен был в страданиях, куда более мучительных, чем страдания висельника.

Верка, не собиравшаяся присутствовать при этом, отправилась без всякой цели бродить по зловеще затихшей деревне. Совершенно случайно ноги принесли ее к той самой хижине, хозяин которой в свое время получил в качестве трофея фельдшерский чемоданчик, содержащий все инструменты и медикаменты, положенные бригаде «Скорой помощи» согласно приказу министра здравоохранения товарища Петровского.

Воровато оглянувшись по сторонам — хотя шла забирать свое, не чужое, — Верка нырнула в хижину.

Внутри стоял тяжелый, нежилой запах — запах запустения и смерти. Прокисшее в горшках молоко уже покрылось пушистой плесенью. В углу на грязной циновке лежала мертвая девочка лет десяти, на лице которой мухи уже справили свои незамысловатые брачные обряды.

В изголовье трупа стоял искомый чемоданчик, отличавшийся от всего того, что окружало его здесь, примерно так же, как мельхиоровая вилка отличается от деревянных палочек для еды. Хозяева, не справившиеся с замками, просто вспороли бок чемоданчика.

Скрюченные пальцы покойницы еще сжимали тускло поблескивающую палочку термометра. Вокруг были разбросаны всякие забавные штучки: стеклянные флакончики, баночки, тюбики, склянки, шприцы и пакетики. До самых последних минут девочка играла с предметами, которые могли бы спасти ее.

Верка запихала все это добро обратно в чемоданчик и поспешила к хижине Ингбо, где уже парил невидимый для человеческого взгляда бог смерти, войны, молнии и грабежа Шонго, уводивший души умерших в свои владения.

Там она раздула очаг, поставила на него горшок с водой и приступила к инвентаризации своих сокровищ. На дне чемоданчика оказалось немало битого стекла, рассыпанных порошков и рваных бинтов, но ампулы с противодифтерийной сывороткой и антибиотиками, к счастью, уцелели.

Дальнейшие Веркины манипуляции напоминали со стороны жуткий магический обряд: в кипятке варятся какие-то загадочные побрякушки, затем превращающиеся в огромного бескрылого и безногого комара с прозрачным брюхом и длинным тонким жалом; это жало пьет бесцветную жидкость из стеклянных сосудов, плюется ею, а потом жадно вонзается в ягодицу почти уже неживого ребенка.

— Зачем ты это сделала? — равнодушно спросил Ингбо, уже приготовивший кусок домотканой материи, в которую полагалось завернуть мертвое тело сына.

— Я колдунья, — ответила Верка, дабы не пускаться в подробные разъяснения.

Когда они ложились спать, маленький Килембе еще жил. Верка несколько раз вставала к нему — колола сыворотку, пенициллин, атропин. От шума кипящей воды и позвякивания вскрываемых ампул супруги Ингбо просыпались и испуганно пялились на бледнолицую колдунью.

На третий день лечения Килембе сел, попросил горячего молока, а потом нараспев произнес фразу, суть которой ему никогда не суждено было понять: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…»

Ингбо на карачках подполз к Верке и потерся носом о ее щиколотку. Затем то же самое проделала его тучная жена. Это означало, что оба они признают над собой полную власть великой колдуньи и просят ее не гневаться за прошлое.

Через полчаса слух о чудесном исцелении Килембе, возле которого уже незримо витала тень беспощадного Шонго, облетела всю деревню. Когда изнывающая от безделья Верка выходила прогуляться (теперь она была отстранена от любой черной работы), попадавшиеся на ее пути африканцы прикрывали свои лица локтем и подобострастно кланялись. Встретиться взглядом с колдуном или колдуньей здесь считалось такой же плохой приметой, как и наступить на хвост спящему льву.

Особенно сильно переменилась Веркина жизнь после того, как однажды ее пригласили на аудиенцию к вождю. К тому времени он стал уже обладателем сразу двух белых женщин, заплатив колдуну за продавщицу дюжину самых толстых африканок из своего гарема, целое стадо коров и множество другого менее ценного скарба.

Резиденция вождя отличалась от хижины Ингбо примерно так же, как волчье логово отличается от барсучьей норы — и там и тут одинаково грязно, везде царит полнейшая антисанитария, зато совсем другие масштабы. Домочадцы вождя — жены, дети, прислужники и прихлебатели, — узнав о приближении колдуньи, бросились вон и попрятались кто где.

Вождь возлежал в гамаке, накрытый до самого подбородка шкурой леопарда. Кроме них двоих, в доме находились только презабавная ручная обезьянка да всякая мелкая живность вроде мух и сколопендр.

Седовласый патриарх спросил шепотом:

— Великая колдунья понимает язык настоящих людей?

(Именно так, и не иначе, именовали себя эти дикари.)

— Да, — ответила Верка.

— Великая колдунья умеет лечить от дурных болезней?