Читать книгу "Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев"

мне хочется дойти...».

Во всём мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протёкших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины...

Раблезианское наслаждение жизнью и суровая, до аскетичности, требовательность к своему творчеству рождали поэзию, которая заглядывала вдаль, увлекала читателя с первых строк и больше не отпускала.

«Быть всегда новым всегда важнее и куда труднее, чем притворяться нестареющим юношей, — говорил поэт. — Это всё равно будет симуляцией, которая так или иначе даст о себе знать и в творчестве».

Столетья таинства полны,

И не исчезнет жизнь, покуда

Есть ощущенье новизны,

И удивления, и чуда[142].

ГЛАВНЫЙ ТАМАДА СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Среди множества портретов Расула Гамзатова есть несколько, где он изображён с винным рогом или рюмкой и непременно с доброй улыбкой. Вино — не от пристрастия, просто тосты его стали почти народным фольклором. А улыбка — от радости встречи с друзьями.

Тамада по традиции ведёт стол, но Расулу Гамзатову достаточно было просто сидеть за общим столом, чтобы оказаться в центре внимания. А если он сам брался за дело, то любой стол превращался в праздник юмора и веселья.

Застолья с тамадой Гамзатовым отозвались во множестве воспоминаний. Слова Гамзатова передаются в самых разных вариациях.

Когда в стране ввели «сухой закон», все ждали, что скажет Гамзатов. Он сказал, явившись в ресторан ЦДЛ: «Не беда. Будем приносить в себе». Или: «Сухому закону — сухое вино». Закон свирепствовал, но закрасить на стене «Пёстрого зала» знаменитое изречение Гамзатова «Пить можно всем...» никто не посмел.

Пока в стране менялись вожди и их периоды, как «застойный период» Леонида Брежнева, Гамзатов неизменно пребывал в периоде «застольном», в котором, собственно, стола было два — писательский и ресторанный.

«Расул Гамзатов не был бы истым кавказцем, — говорил Корней Чуковский, — если бы самые торжественные, величавые оды не завершались у него неожиданной шуткой, как у заправского мудреца-тамады, произносящего застольные тосты».

Тосты он произносил блистательные, эти шедевры остроумия мгновенно обретали облик пословиц или анекдотов, которые разносились быстрее сообщений ТАСС.

Кто пил — ушёл, кто пьёт — уйдёт.

Но разве тот бессмертен, кто не пьёт?[143]

«Весельчак, жизнелюб и мудрец, — писал Юрий Борев. — Щедрый и гостеприимный человек. Лучший тамада Кавказа и его окрестностей. Помню один из тостов, поднятых Расулом в застолье за меня: “Выпьем за Юру Борева. У него было много возможностей стать подлецом, но он ни разу не воспользовался этими возможностями”».

Даже когда Расул Гамзатов выступал с высоких трибун или сидел за столами президиумов, возникало ощущение, что это не совещание или заседание, а весёлое дружеское застолье.

Наполнив кружки, мудрствовать не будем

И первый тост такой провозгласим:

«Пусть будет хорошо хорошим людям

И по заслугам плохо — всем плохим!»[144]

Гамзатов говорил, что у поэтов с виноделами много общего: «Стихотворение, как и вино, должно перебродить в душе, должно выдержаться. И содержится в хорошем стихотворении какой-то таинственный, радующий душу хмель. Этим вино и поэзия очень близки друг другу».

Гамзатова называли эпикурейцем, в его образе жизни видели раблезианство и гедонизм. Но более всего он был гуманистом. Уважение к человеческой личности, его праву на свободу, счастье, независимое развитие своих природных способностей стали основой гуманизма эпохи Возрождения. Теперь гуманизм сам нуждался в возрождении, и Гамзатов способствовал этому своей жизнью и поэзией. Его вера в то, что поэзия способна озарять, очищать душу, была волшебным эликсиром его творчества. Наслаждение жизнью рождало наслаждение поэзией Гамзатова.

А может, к столу не из бочек

Нацежено это вино,

А было добыто из строчек,

Меня опьянивших давно...[145]

Его способ «оживления» жизни бокалом древнего напитка ни для кого не был секретом. В том числе и для его супруги Патимат, которая прилагала героические усилия, стараясь оградить поэта от каких бы то ни было возлияний. Их запрещали и врачи, но слишком много было у Гамзатова друзей, полагавших, что бокал вина или рюмка коньяку поэту только на пользу. Лечащий врач Расула Гамзатова невролог Тажудин Мугутдинов разделял опасения жены поэта, но он же вспомнил и случай с Расулом Гамзатовым, когда это обернулось спасением для его коллеги. Что-то печальное случилось в его жизни, поэт запил, дело дошло до обкома партии, где ему решили объявить строгий выговор. По тем временам это было серьёзным наказанием с непредсказуемыми последствиями. Гамзатов его защитил: «Да, он пьёт. Но он же со мной пьёт!»

Михаил Захарчук передал рассказ Владимира Солоухина:

«Расула я очень много переводил. Кроме “Моего Дагестана” — стихи разных лет, сборник “Сказания”, прозаические вещи... Поэтому часто гостил у Расула. Каждый раз он мне оказывал такой “горячий приём”, что удивляюсь, как я потом и ноги уносил. Но ко мне он ни разу не захаживал. Всё дела не позволяли. Ведь ни один советский писатель не тянул на своём горбу стольких общественных нагрузок, как этот горец. И всё же однажды я его затащил в свою квартиру на Красноармейской. Открываю бар, а там у меня на восьми полках напитки со всего мира собранные, и говорю: “Выбирай, дорогой Расул! Что твоя душа подскажет, то мы с тобой сейчас и выпьем”. Он прищурил свой орлиный горный взор и сверху донизу внимательно оглядел разноцветные ёмкости с забугорным пойлом. Потом виновато так произнёс: “Слушай, Володя, тут у тебя одни иностранцы. Я их не знаю, они меня не знают. Ты лучше поставь мне обыкновенной русской водки”».

Расул Гамзатов старался избегать больших компаний, слишком много времени они отнимали. И мог ответить, когда поднимался очередной тост за его здоровье: «Этот тост меня и погубил».

Но совсем избегать компаний не получалось. Если в республику наведывались именитые гости, иностранные делегации, открывался съезд или проходил какой-нибудь праздник, обойтись без Расула Гамзатова было невозможно. Разумеется, после торжеств следовал банкет, на котором Гамзатов был главной звездой. Тут уж и супруга была бессильна: интересы республики, политики, культуры и другие очень важные обстоятельства делали своё дело.