Читать книгу "Философия освобождения - Филипп Майнлендер"

видит все бесцветным, его сетчатка, по крайней мере, обладает способностью к интенсивному делению, то есть он будет различать светлое и темное и градации между этими двумя крайностями. Предмет, который нормально развитому человеку кажется желтым, будет для него светлым, синий предмет темнее желтого и т.д., но у него всегда будут впечатления, согласно которым он приписывает предмету определенные качества, и один и тот же предмет обязательно всегда будет казаться ему с одинаковым освещением, с одинаковой поверхностью. Речь идет не о том, что все имеют одинаковое представление о цветном объекте, а о том, что они вообще способны воспринимать поверхность, что она становится для них видимой, короче говоря, что объект становится для них материальным. Но она может стать материальной только тогда, когда интеллект, помимо пространства – которое дает только очертания – сможет призвать вторую форму, материю.

Только теперь объект завершен, т.е. вся его действенность, в той мере, в какой он производит впечатление на органы зрения, объективирована.

Если мы перейдем к осязанию, то и здесь речь идет только о том, чтобы я получил определенное впечатление от объекта. Один человек может назвать твердым то, что я считаю мягким; но то, что я считаю предмет твердым, а другой – мягким, основано на форме понимания материи, без которой определенное впечатление в органах чувств никогда не могло бы быть перенесено на предмет.

То же самое относится к таким чувствам, как слух, обоняние и вкус. Когда эти органы чувств получают определенное впечатление, субъект может перенести его на объект только с помощью материи (или субстанции, о которой я буду говорить позже). Здесь совершенно безразлично, нравится ли, например, мне вкус вина, который вызывает отвращение у знатока вин.

Вообще говоря, материя – это такая форма понимания, которая объективирует конкретный и определенный способ действия тела. Без него внешний мир всегда был бы закрыт для нас, несмотря на органы чувств, закон причинности и пространство. Все действенности, все силы должны сначала стать материальными (субстанциональными), прежде чем они станут чем-то для нас. Шопенгауэр прав в том, что материя является носителем сил, а для нашего познания – носителем качеств и природных сил, но хорошо понимает: она находится в голове, сила же остается вне и независимо от головы. Каждая сила является субстанцией для нашего познания, и в объекте эти два понятия не могут быть отделены друг от друга. Но сила, независимая от субъекта, не есть субстанция: это только сила, или, согласно гениальному учению Шопенгауэра, только воля.

Здесь следует отметить, что превосходный Локк находился на верном пути к истине, но, увидев ее вдали, был как бы одурманен. Ведь вместо того, чтобы объединить вторичные качества, которые он так проницательно отделил от вещи-в-себе, в понятии материи и определить вещь-в-себе как чистую силу, он позволил им блуждать как простым ощущениям и превратил материю в вещь-в-себе. Он перевернул этот вопрос с ног на голову.

Это подходящее место, чтобы подчеркнуть одну из заслуг Шопенгауэра, что я делаю тем более охотно, что это лучше всего размывает то смущающее впечатление, которое, должно быть, произвела на нас его бесплодная борьба с материей: а именно, что он дал истинную теорию цвета. Он сделал это в своей замечательной работе «Ueber das Sehn und die Farben» («О зрении и цветах»), которую я считаю одной из самых важных работ, когда-либо написанных.

У Гете был свой хорошо обоснованный оригинальный феномен, а именно тот факт, что цвета не содержатся в белом свете (ньютоновская теория), а являются продуктом света.

теория), но являются продуктом света и тьмы, чем-то теневым, завещанным философу для дальнейшего исследования. Шопенгауэр принял прекрасное завещание и дал работе Гете наиболее адекватное дополнение, доказав, что помутнение, необходимое для производства цвета, возникает на субъективной почве, а именно производится самим глазом. Это соответствует объективному скирону, которого я еще коснусь.

В мои намерения не входит приводить здесь выдержки из этого прекрасного трактата. Я должен подчеркнуть только его основные моменты и убрать из него большие ошибки.

Шопенгауэр начинает с характерной реакции глаза на внешние раздражители, которую он называет активностью сетчатки. Глаз, получающий полное воздействие света, выражает полную активность сетчатки. В темноте сетчатка неактивна. Полная активность сетчатки может, однако, уменьшаться по степеням, и Шопенгауэр называет возможность таких степеней в целом (между белым и серым, с одной стороны, серым и черным – с другой) интенсивной делимостью активности сетчатки. Наряду с этим существует экстенсивная делимость, так как

сетчатка является обширным органом и может принимать самые разнообразные впечатления рядом друг с другом.

Из этих двух типов третий, качественная делимость, является toto genere different, и на нем основаны цвета. Определенный стимул может действовать на сетчатку таким образом, что вся ее активность делится на две половины, только одна из которых активна, а другая находится в состоянии покоя. Покой одной части – это скирон, которого требовал Гете, а активная половина производит цвет. Чем ближе эта половина к полной активности сетчатки, т.е. чем она больше, тем ярче, ближе к белому, будет цвет, а чем она меньше, тем темнее, ближе к черному, будет цвет.

Шопенгауэр совершенно убедительно объясняет свою теорию с помощью физиологических красок. Сетчатка имеет импульс всегда выражать свою активность полностью; поэтому, если любой из рассматриваемых стимулов прекращается, та половина, которая обречена на покой, по собственной воле становится активной и производит так называемый спектр. Оба, и первый цвет, и спектр, как отдельные качественные половины полной деятельности сетчатки, вместе взятые, равны ей, и в этом смысле каждая из них является дополнением другой. Желтый цвет вызывает фиолетовый, оранжевый – синий, красный – зеленый. Эти 6 цветов являются фиксированными и выделяющиеся точки в абсолютно непрерывном и бесконечно нуанциртовом круге оттенков.

Шопенгауэр очень метко сравнивает разницу между интенсивной и качественной делимостью деятельности сетчатки глаза с разницей между механическим смешением и химическим соединением. Он говорит:

Вследствие различия между просто интенсивной и качественной деятельностью сетчатки, мы можем вполне обоснованно назвать полутень и серый цвет просто механическим, хотя и бесконечно тонким, смешением света и тьмы; с другой стороны, мы можем рассматривать цвет, который заключается в качественно-частичной деятельности сетчатки, как химический союз и интимное взаимопроникновение света и тьмы: ибо оба они здесь как бы нейтрализуют друг друга, и каждый из них, отказываясь от своей собственной природы, порождает новый продукт, который имеет лишь отдаленное сходство с обоими, но, с другой стороны, обладает собственным выдающимся характером.

(Страница 38.)

В соответствии с этим, красный и зеленый цвета делят всю активность сетчатки совершенно одинаково, оранжевый – 2/3, а его дополнение синий – 1/3, |

Желтый цвет составляет 3/4, а его дополнение фиолетовый – 1/4 от полной активности.

Каждая из трех цветовых пар образует 1: полную активность сетчатки.

Эти отношения, конечно, не могут быть доказаны заранее, и в этой степени должны позволить себе называться гипотетическими: от одного только наблюдения они получают такое решительное, немедленное доказательство и убедительную силу, что кому-либо будет трудно отрицать их серьезно и искренне.

(30.)

Однако я должен сделать это решительно в отношении зеленого и красного цветов; две другие пары цветов я оставляю нетронутыми.

Всем сразу станет очевидно, что два таких совершенно разных цвета, как красный и зеленый, не могут быть равными половинами активности сетчатки. Помимо того, что зеленый цвет намного темнее красного, поэтому Гете, как и сам Шопенгауэр, относит его к отрицательным цветам наряду с синим и фиолетовым, совершенно немыслимо, чтобы одно и то же изменение в органе чувств в один и тот же момент вызывало красный цвет, а в другой – зеленый. Разве не чудо, что, например, объект, стимул которого пробуждает во мне красный цвет, я вижу из года в год всегда красным, никогда зеленым, в то время как он, как и зеленый, вызывает точно