Читать книгу "Жанна Ланвен - Жером Пикон"

И небезуспешно»[561]. Именно великим создательницам моды задавали вопросы о том, каких новых подделок стоило ожидать.

Отвечая на вопросы журналистов, Жанна не могла отрицать важности этого явления, но предпочитала утверждать, что работа со звездами кино укрепляет славу французской моды и образ Парижа как столицы вкуса. Она рассуждала о том, что дом моды – это не просто место, где можно купить одежду, там создается образ жизни и стиль человека: «Haute сouture – это не абстрактное искусство. Платье создается для женщины, определенное платье для определенного типа женщины, и красота Моды прежде всего вдохновляется Красотой, “которая в моде”… С этой точки зрения кинематограф оказывает на нас огромное влияние. Кино подарило нам новые образы, освежило воображение, материализуя на бесчисленных экранах, оживляя для нас идеальный образ современной женщины»[562].

Современные или нет, но все актрисы, одевавшиеся у Ланвен, безусловно, считались желанными образцами женственности.

В июне 1930 года еженедельник Vue организовал конкурс сексапильности. Ивонна Прентам возглавляла список победивших, состоявший из восьми или десяти имен, среди которых были Мистангет, Жозефина Бейкер, Ракель Мельер, Аргентина, Дамия и Югетт Дюфло.

Пальмарес восторгается Домом Ланвен, и не только потому, что большинство его женщин одевалось, одевается и будет одеваться у Жанны, но и потому, что Ивонна Прентам, Ракель Мельер и Жозефина Бейкер, оставаясь самими собой, были идолами очень разных женщин – легкая изящная француженка, темпераментная средиземноморская красавица и яркая экзотичная дива.

Глава XIII

Расточительная дочь

Суммируя сплетни и короткие рассказы под названием «Пятьдесят лет плюмажей», Андре де Фукьер изложил историю своего времени, полвека, от 1900 до 1950 года. Там есть единственное упоминание о графине Жан де Полиньяк[563].

На большом костюмированном балу, который давала принцесса Жан-Луи де Фосиньи-Люсанж в 1934 году, среди других гостей, вдохновленных романтическим произведением Марселя Пруста, Мари-Бланш появилась в костюме Жильберты, неуловимой возлюбленной героя «В поисках утраченного времени». Графиня объяснила, почему ей нравятся такого рода события: «Я обожаю костюмированные балы, и в основном за то, что это единственное место, где я могу появляться в нарядах не от Ланвен»[564]. Получается, что противостояние между матерью и дочерью так и не было преодолено.

Волны опиума

Жанна знала, что дочь избегает ее. Всю жизнь Мари-Бланш построила таким образом, чтобы спасаться как от материнских указаний, так и от ее платьев.

Жанна знала, что дочь, как и многие ее друзья, имеет пристрастие к опиуму. Мари-Бланш уделяла часть своего дня погружению в грезы. Все это длилось довольно долго и, без сомнения, уже не прекратилось бы никогда. Кокто много раз пытался проходить курсы детоксикации, называл среди прочих загадок и ловушек этого наркотика то, что вызываемая им зависимость не всегда приводит к увеличению дозы. Он знал «людей, куривших одну, три, семь или двенадцать трубок ежедневно в течение сорока лет»[565]. Кстати, он не отрицал своего нежелания излечиться во время курса детоксикации, оплаченного Шанель, говоря: «Не ждите, что я брошу. Конечно, опиум остается единственным в своем роде и по вредному воздействию на здоровье, и по той сверхъестественной эйфории, которую вызывает. Я обязан ему самыми блаженными часами жизни. Жаль, что врачи только совершенствуют программы детоксикации, вместо того чтобы стараться сделать это вещество безопасным для здоровья»[566].

Думал ли он о Жане и Мари-Бланш, когда в 1931 году советовал «относиться к опиуму без трагизма. К 1939 году все художники курили, хотя и отрицали это. Многие молодые супруги курили, и никто в этом не сомневался»[567].

Среди близких Жанны не только Мари-Бланш употребляла наркотики. Сам Жан Лабюскьер не отказывался от макового нектара, заставлявшего душу воспарить. Без сомнения, он пристрастился к нему во время войны и через несколько лет уже имел привычку в определенные часы делать перерыв в работе, а это случалось по нескольку раз в день, чтобы принять очередную дозу. Ему приходилось так планировать путешествия, чтобы иметь возможность остановиться в пути и, никого не стесняя, исполнить свой ритуал. Впрочем, из-за этого директора по рекламе ценили в Доме моды не меньше.

Его зависимость не мешала работе, пока голова его была полна интересных задумок и новых идей.

Возможно, Мари-Бланш с мужем были одними из тех «молодых супругов», о которых говорил Кокто, но она предпочитала курить в компании. Опиум создал особенное закрытое племя.

Мари-Бланш курила с Кристианом Бераром и его спутником, Борисом Кохно[568]; приучила к опиуму Эдуарда Бурде. Курить опиум стало ритуалом. Кокто в рисунках и эссе детально описывал предметы, сопровождавшие его в этом путешествии крайне эстетического свойства: «Я прибавлю, что опиум – противоположность шприцу. (…) Он успокаивает, утешает. Чувствуешь уют и расслабленность, погружаясь в его роскошь; все это красиво – ритуалы, изящные лампы, трубки, горелки, совсем не похожие на инструменты врача, веками использовавшиеся для приготовления этой изысканной отравы»[569], в то время как сигарета, например, все может испортить: «Прожженное, обсыпанное пеплом домашнее платье неприятно курильщику»[570]. Курильщик забывает о городской жизни и своих привычках, облачается в старое кимоно или шелковую пижаму, растягивается на диване, готовит трубку, забывает о времени.

Судя по некоторым признакам, Жанна обо всем этом знала.

В те времена, когда Рене еще был ее зятем, она назвала один костюм из летней коллекции 1920 года «Дым опиума», который выбрала среди прочих моделей для отправки в том же году в Бразилию. Жакет и брюки – ансамбль напоминал одновременно и пижаму, и мужской костюм. Сам по себе он не был похож на галлюцинации курильщицы, на нечто из мира грез, где феи летают над меланхолическими берегами волшебных рек, эта модель была символом самой курильщицы – «холостячки»: она любит простую одежду, чтобы легко ее менять, она откровенно ленива, воображает себя немного больной. В том же 1920 году еще одной модели, очень похожей на первую, дано имя персонажа пьесы Мольера – Арган[571].