Читать книгу ""Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин"

Хочется отметить, как быстро начала восстанавливаться жизнь в Москве, об этом мы узнаем из самых разных источников: «16-го числа ноября впервые получено Москве освещение по ночам, не вся, а частью Тверская и вал, от нее лежащий… В сей день цена на капусту 12 коп. здешняя талая», – писал современник.

Вид Красной площади у Никольских ворот Кремля.

Гравюра Д. Т. Джеймса. 1814 г.

А вот и М. Волкова, еще недавно боявшаяся возвращаться в Первопрестольную, 10 декабря пишет:

«Москва теперь, как муравейник.

В нее стекаются отовсюду. Туда идут транспорты даже из здешних мест; поэтому там жизнь дешевле прежнего. В Москве теперь можно все достать, даже предметы роскоши, как то: шелковые материи, вина, овощи и т. д.; даже общество… лучше прежнего. Все лица, которых дома уцелели, занимаются их устройством».[208]

И, наконец, Александр Булгаков сообщал брату и февраля 1813 года: «Москва все та же Москва, то есть золотое дно, город, в коем уже более 120 000 обитателей, 4000 заново отстроенных лавок и снабженных всем, что токмо можно вообразить; запасы еды изобильны, жизнь недорога, а главное, Москва есть почти единственный город, изъятый от болезней, кои свирепствуют во многих губерниях».

Ростопчин организовал подписку по сбору средств для раненых российских воинов: «Военные люди приносят свою наичувствительную благодарность попечителям Москвы, которая может утешить после войны. Здесь шатающихся воинов, кои привыкли оную любить, и проводить приятно время после всякого случая… Не худо бы если б… богатые дворяне построили в Москве большое здание для калек наших, кои не имеют никакого содержания, где бы могли провести по милости почтенного дворянства остатки дней своих. Всякое же вспоможение изувеченным деньгами есть временное и бесполезное. А потому подписка у вас сделанная в пользу изувеченных могла бы с большею пользою употребится на таковую постройку и всякого роду прислугу. А дабы не могло произойти в постройке зла, то полезно бы было если б Граф Ф. В. взял сие на себя. Вот мысль моя касательно изувеченных, в прочем я пишу сие как человеку коего я люблю и почитаю. Если б другой был в Москве, а не Граф, то верно бы не было никакой подписки для вспоможения изувеченных, и прочее, и прочее».[209]

Но не все оценивали деятельность Ростопчина положительно: «Я решительно отказываюсь от моих похвал Растопчину вследствие последней его выходки, о которой мне сообщили. Ты, верно, слышала, что мадам Обер-Шальме, бросив свой магазин, в котором находилось на 600 000 рублей товару, последовала за французской армией. Государь приказал продать весь этот товар в пользу бедных. Именитый же граф нашел более удобным поделиться им с полицией. Младшему из чиновников досталось на 5000 рублей вещей; сообрази, сколько пришлось на долю графа Ивашкина. Это скверно до невероятности. Мой двоюродный брат, Волков, отказался от своей доли. Спиридов, московский комендант, и князь Борис Андреевич Голицын, которые также были приглашены к дележу, тоже не захотели в нем участвовать; неизвестно, чем кончится эта история, но она отвратительна».[210]

Вот и всплыла опять-таки фамилия Обер-Шальме, только теперь уже Ростопчина обвиняли не в том, что он не выслал ее вовремя из Москвы, а в том, что присвоил имущество ушлой француженки.

По заключению специальной комиссии, убытки, причиненные пожаром и военными действиями в Московской Губернии, составили 321 миллион рублей. Не меньше средств требовалось на восстановление разрушенных зданий. И, конечно, необходимо было время, долгие годы на отстройку Москвы заново. Например, несмотря на то, что восстановление колокольни Ивана Великого под руководством архитектора Д. Жилярди началось вскоре после освобождения Москвы, закончить его удалось лишь к 1818 году. А какова, кстати, судьба креста с колокольни? Наполеон мечтал водрузить крест на Соборе парижского Дома Инвалидов, построенного для содержания в нем увечных французских солдат еще при Людовике XIV. Комплекс зданий Дома Инвалидов и по сей день украшает французскую столицу – в его соборе находится гробница самого Наполеона (привлекающая, кажется, более туристов, чем самих французов). Однако, эта версия французских мемуаристов вызывает сомнение – насколько уместен бы был купол католического собора для православного креста? Так или иначе, чтобы ответить на этот вопрос, бежавшим из России оккупантам необходимо было сначала довезти крест до Парижа. Но, судя по свидетельствам самих французов, крест с колокольни Ивана Великого они потеряли при переправе через Березину. Московские вороны каркали не зря…

Но основной задачей все же было восстановление сгоревшей Москвы (кстати, собственный дом Ростопчина остался цел и невредим). Для решения этого вопроса 5 мая 1813 года император учредил Комиссию для строения Москвы во главе с Ростопчиным. Именно этой комиссии предстояло «способствовать украшению» Москвы, а не пожару, как утверждал грибоедовский Скалозуб. Для воплощения планов Москве была дана беспроцентная ссуда в пять миллионов на пять лет. В комиссии работали лучшие зодчие – Бове, Стасов, Жилярди и другие.

Постепенно отстроили и Московский университет, и новый театр, и многочисленные усадьбы. А вот одним из первых восстановленных после пожара 1812 года зданий стал Пашков дом. В 1818 году в Первопрестольную пожаловал сам прусский король Фридрих Вильгельм III с сыновьями, захотевший осмотреть город с самой высокой точки. Таковым на тот момент оказался бельведер Пашкова дома. Здесь и произошла пронзительная по своему содержанию сцена. Забравшись на крышу Пашкова дома и внимательно осмотрев тяжелораненую Москву, на теле которой еще зияли раны – огромные пустые кварталы, старый король, немало натерпевшийся от Наполеона, опустился на колени, приказав и своим сыновьям сделать то же самое. Не стесняясь присутствующих, он плакал. Трижды поклонившись Москве, коленопреклоненный монарх изрек: «Вот она, наша спасительница!»

«Пожар способствовал ей много к украшенью!»

Неудивительно, что решение большого числа проблем по восстановлению жизни в Москве негативно отразилось на здоровье Ростопчина, у него участились обмороки и затяжная депрессия.

Он «занемог» еще в октябре 1812 года, увидев, во что превратилась Москва. Рассуждать о «русском правиле» – это одно, а увидеть его практическое воплощение – совсем другое.

Физические недуги обострялись нравственными. Москвичи всю вину за потерю своего имущества возложили на Ростопчина.