Читать книгу "Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс"

— Мило, — пробормотала Рут.

Майлс, бывший на две головы выше приятеля, обнял его за плечи и заговорил тоном завсегдатая бара:

— Принеси ему картину на дереве, и этот малый выдаст точную дату, проведя всего лишь небольшое дендрохронологическое исследование. Он распознает даже малейшие вариации в ширине годовых колец.

Боб ухмыльнулся:

— У каждой картины своя история.

— У нашей тоже?

— Конечно. Просто она написана на иностранном языке. Мы не можем ее прочитать. Но что история есть, в этом можно не сомневаться.

Боб подвел их к столу возле похожей на рентгенографическую кабинки.

— Радиография. Самый старый способ добраться до сути дела. Сейчас мы работаем со свинцом и ртутью. Особенно важен свинец. У него большой атомный вес, и он непроницаем для рентгеновских лучей. В старину художники добавляли его к белой краске. Так что если в спрятанной нижней картине есть белые места, они засияют, как голландский бордель.

— Что-то я здесь ничего не вижу, — сказала Рут, вглядываясь в диапозитив. — То есть ничего такого, чего нет на обычной картине.

— Что-то есть, только надо настроить. По крайней мере она ничем не отличается от того, что мы видим невооруженным глазом. — Он достал из конверта несколько фотографий. — Следующий шаг — инфракрасная рефлектография. Мы подогреваем картину низковольтной лампой — хай-тек, а? — потом делаем цифровые фотографии в инфракрасном спектре. Когда картина подрумянилась, можно проследить следы углерода, который поглощает световую энергию, и кальция, который его отражает. Метод хорош для картин восемнадцатого века, когда пользовались углем или жжеными костями животных. Другими словами, углеродом.

— А здесь? — спросила Рут, всматриваясь в призрачные линии.

— Пустое место. То есть углерод, конечно, присутствует, но сколь-либо значительного нижнего слоя не отмечено.

— Может быть, его здесь и нет.

— Может быть. — Боб как-то странно посмотрел на нее, покачал головой и убрал фотографии в конверт. — Остается пигментный анализ. Микроскопия в поляризованном свете. Мы провели такой анализ и установили полную аутентичность.

— То есть эта штука из восемнадцатого века? — спросил Майлс. — Не какая-нибудь современная хреновина?

— Точно восемнадцатый век. Другое дело — соскобы.

— Соскобы? — удивилась Рут. — Какие соскобы?

— Те, что передал мне мистер Палмер, и те, что мы взяли сами.

Майлс сложил руки и прикусил нижнюю губу.

— Забыл сказать. В прошлый раз, когда мы осматривали картину в хранилище, я потер ей спинку.

— Доверие превыше всего, — бросила Рут.

— Это была не краска…

— Соль серебра, — кивнул Боб. — Не знаю, как она здесь оказалась, но проблем создала немало. Чтобы провести количественный анализ серебра и проникнуть в более глубокие слои, мы применим метод нейтронной авторадиографии.

— Подробнее, — попросила Рут. — Мой мозг — губка, жаждущая знаний.

— Вряд ли стоит вдаваться в детали, — усмехнулся Боб. — Мы облучим ее и выявим монохроматический нижний слой. Если он есть. Через три месяца радиоактивность уменьшится до безопасного уровня, и картину можно будет вешать на стенку.

— Дома такими фокусами заниматься не стоит, — сказала Рут.

— Для этого нужен атомный реактор.

Она вздохнула.

— Да, тут у вас преимущество.

Майлс оглянулся на приятеля:

— Боб, когда я тебе звонил, ты сказал, что все будет быстро.

— Точно. Насчет реактора я пошутил. Теперь он не нужен. Есть промышленные инструменты, в которых в качестве источника нейтронов используется калифорний-252.

— Звучит как новый альбом Дилана.

— А? Да. Интересно. Калифорний-252 — синтетический радиоактивный элемент, который получают в атомных реакторах. Установки есть в университетах, так что мы прибегнем к их помощи. Сам прибор помещен в специальный контейнер, а для проявления и гамма-спектроскопии нужна защищенная комната.

— Черт! И где есть такая установка?

— Например, в отделении химического машиностроения.

— В комплексе Ройтерсейланд?

— Точно.

— Интересно… Я так и думала, что вы это скажете.

У Боба сработал телефон. Он ответил и, извинившись, отошел.

Рут и Майлс вернулись к столу.

— Рентгенограмма картины, написанной по фотографии. — Майлс покачал головой. — Неудивительно, что Йоханнес не хочет раскрывать нам свои секреты.

— Может, и нет никаких секретов. Думаю, никаких поразительных несоответствий между нижним слоем и верхним не будет. Он просто нанес краски.

— Посмотри на часы, — оживился Майлс. — Помнишь, когда мы в первый раз рассматривали картину, ты обратила внимание, что на часах только одна стрелка?

Рут на секунду задумалась, потом щелкнула пальцами.

— Сорокапятиминутная выдержка. Так было сказано в письме. Часовая стрелка сместилась ненамного, а минутная прошла 240 градусов.

— И что?

— Не понимаешь? Она двигалась, поэтому почти не оставила следа. Вот почему Йоханнес и не стал ее закрашивать.

— А ведь верно. Что указывает либо на поразительное отсутствие воображения, либо на сознательное решение оставить маленький ключик.

— Загадки, загадки… Как и те символы и надписи на обороте. — Рут кивнула в сторону Боба. — Он знает?

— Нет, но уже догадывается. Очень разволновался, когда обнаружил серебряную соль.

— Кто санкционировал проверку?

— Каброль. Подписал вчера. — Майлс показал на лежащую на столе прозрачную папку.

— Понятно. — Рут опустилась на стул. — Игра со временем. Три месяца. Чертовски долгий срок.

— Чертовски долгий для чего?

— Я думаю о Лидии.

— По сравнению с двумя с половиной столетиями не так уж и много.

— Она не настолько стара.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— И Каброль тоже. Он пытается выиграть время Знает, что картины переживают людей.

— Пожалуй.

— Знаешь, Майлс, после того как мы прочитали письма, я постоянно думаю о нем. О Йоханнесе. Как считаешь, что с ним случилось?

— Не знаю. Весь его мир развалился. Он все потерял. В том числе девушку. Помнишь заметку Каброля? О его более поздней карьере ничего не известно. О более ранней, если уж на то пошло, тоже было известно довольно мало. Пока мы не раскопали тайничок Сандера.

— Думаешь, он умер?

— Рано или поздно это случается со всеми.