Читать книгу "Сталинград - Энтони Бивор"

Жуков со свойственной ему прямотой заявил, что окружение армии Паулюса стало для советских войск лучшим уроком победы,[697]а Василий Гроссман в эти дни писал: «Никогда еще боевой дух советских солдат не был так высок!»[698](Любопытно, что оба этих свидетельства не соответствуют общей линии советской пропаганды – она утверждала, что боевой дух армии зависит от социального равенства и прогрессивного устройства общества, которое она защищает.)

Теперь бойцы Красной армии, что совершенно предсказуемо, находили удовольствие в том, чтобы издеваться над врагом, который еще совсем недавно издевался над ними. Разведчики по ночам устанавливали на нейтральной полосе чучела Гитлера и вешали им на шею плакат, призывавший немецких пехотинцев стрелять в своего фюрера. Обыкновенно под чучело закладывали пару гранат – на случай, если на следующую ночь немецкий офицер прикажет своим солдатам его убрать. Сотрудники НКВД, ответственные за пропаганду в частях противника, действовали по уже отработанному плану. На передовой устанавливали громкоговорители, из которых часами гремело танго. Почему-то считалось, что это будет способствовать созданию у немцев мрачного настроения. Музыка прерывалась только для того, чтобы передать записанные на грампластинку обращения, в которых окруженным войскам обрисовывали их безвыходное положение и предлагали сложить оружие. В первое время подобные агитационные меры не оказывали на немцев желаемого воздействия, но по мере того, как надежды на спасение таяли, они стали прислушиваться к тому, что вещали с противоположной стороны.

Как только стало ясно, что немцы экономят патроны и особенно артиллерийские снаряды, красноармейцы стали широко использовать тактику разведки боем, стремясь вызвать ответный огонь. Самая тяжелая работа выпала на долю дивизионных разведрот, выступавших в роли первопроходцев, определявших пути таких рейдов. «Мы были вроде цыган, сегодня здесь, завтра там»,[699]– вспоминал позже офицер такой роты – сначала в ней было 114 человек, но очень скоро осталось всего пятеро, считая того самого лейтенанта. Разведгруппы, состоявшие, как правило, из пяти-шести бойцов, просачивались на территорию «котла» и затаивались где-нибудь около дороги, отслеживая передвижения войск и техники. Возвращаясь к своим, разведчики считали святым долгом взять «языка», которого можно было допросить.

Советское командование не сомневалось в том, что немцы при первой же возможности попытаются прорвать кольцо, и хотело заранее узнать о готовящемся контрнаступлении. Особенно активной была деятельность разведгрупп на юго-западной оконечности «котла». Как-то раз в начале декабря именно там одна из разведгрупп, действуя при поддержке штурмового отряда, незаметно добралась до окопов противника и обнаружила, что в них никого нет. Немцы отошли назад, на свои прежние позиции, где были оборудованы теплые землянки. Советские пехотинцы прошли по всем окопам и блиндажам. Трофеи их порадовали – среди них оказался даже длинный овчинный тулуп. Командира разведгруппы поразила «белая фарфоровая кружка с нарисованной розой»,[700]стоящая рядом с полевым телефоном. Эта вещь показалась ему удивительно красивой – офицер уже так давно не видел подобного свидетельства мирной жизни. Между тем командир роты принял решение, слишком опасное для такой небольшой группы: идти к следующей линии обороны. Как только красноармейцы двинулись вперед, немцы ответили им шквальным огнем. Их поддержали танки, а своя артиллерия не помогла, поскольку не получила соответствующего приказа от командования. Схватка была ожесточенной. Когда разведгруппа отходила назад, ее командир получил тяжелое осколочное ранение в ногу. Увидев пятно крови, расплывающееся на белом маскхалате, он вспомнил кружку с розой…

Бывало, что русские и немецкие разведгруппы натыкались друг на друга на нейтральной полосе. В таких случаях они делали вид, будто никого не заметили. Противники имели каждый свою боевую задачу и приказ избегать ненужных стычек. Впрочем, если маленькие отряды сталкивались, что называется, лицом к лицу, следовала схватка. Она происходила в зловещей тишине. Разведчики действовали ножами и штыками. «Когда я впервые убил немца ножом, он снился мне три недели подряд»,[701]– вспоминал впоследствии командир разведвзвода морской пехоты. Однако самым главным было не наткнуться на противника, а выйти к своим позициям там, где тебя ждут.

После завершения операции «Уран» нехватка зимнего обмундирования, вначале весьма ощутимая в Красной армии, была полностью устранена. Почти все солдаты получили рукавицы на кроличьем меху, теплые фуфайки, полушубки и шапки-ушанки – на них бойцы закрепили звездочки, снятые с пилоток.

Постоянный приток пополнения позволил дивизиям восстановить личный состав до списочного. Для новичков попадание в отделение закаленных в боях ветеранов становилось серьезным испытанием, однако они учились на опыте таких «стариков» и существенно повышали свои шансы остаться в живых по сравнению с теми, кто оказывался среди таких же необстрелянных новобранцев. Как только молодой солдат осознавал: выживание в бою является понятием относительным, но никак не абсолютным, и жить надо не просто одним днем – одной минутой, страх смерти отступал.

Для молодого советского гражданина, попавшего на фронт, самым большим потрясением становился даже не суровый солдатский быт, а то, как откровенно говорили о политике бывалые бойцы. Многие позволяли себе такие выражения, что новобранцы испуганно озирались. Все сходились во мнении, что после войны жизнь должна стать другой. Необходимо изменить условия рабского труда в колхозах и на заводах, ограничить привилегии номенклатуры.

На этом этапе войны вероятность того, что на солдата, сражающегося на передовой, донесут в органы НКВД, действительно была крайне мала. Как сказал потом один ветеран: «Люди чувствовали, что, заплатив своей кровью, они имеют право высказываться свободно».[702]Но если солдат попадал в полевой госпиталь, ему приходилось быть гораздо осмотрительнее – там было много не только политработников, но и осведомителей, ловивших каждое неосторожно сказанное слово. (Опасность вернулась на передовую в самом конце войны, когда советские войска вступили на территорию Германии. Армия выполнила свою задачу, и особые отделы НКВД, к тому времени переименованные в Смерш, начали возрождать сталинский террор.)

Солдаты жили одним днем, но в нем всегда находился час, чтобы вспомнить о доме. Они говорили о домашней еде, о близких или просто предавались мечтам. Во многих подразделениях имелись свои прирожденные рассказчики, сочинявшие современные сказки. Бойцы играли в карты, хотя официально это запрещалось, и в шахматы. Теперь, когда война стала позиционной, умельцы мастерили доски, а шутники вырезали подобающие случаю фигуры. Но чаще всего звучали воспоминания. Москвичи беспрестанно говорили о своем родном городе, не для того, чтобы поразить товарищей из провинции, а из-за искренней тоски по дому в голой степи.