Читать книгу "Волки на переломе зимы - Энн Райс"

– Я помню, она говорила об этом.

– И, конечно, важно и то, что она хирург и должна быть готова по первому же звонку отправиться в операционную.

– Да, папа, конечно. Я знаю…

– И вот недавно, вскоре после Дня благодарения – если мне память не изменяет, это случилось на следующую субботу, в ночь, – твоя мать напилась допьяна, напилась в одиночку, и пришла, рыдая, ко мне в спальню. Конечно, перед этим она успела дать нескольким газетам и круглосуточным каналам новостей интервью о том, что своими глазами видела Человека-волка, видела, как здесь, в Нидек-Пойнте, он ворвался в парадную дверь и в мгновение ока растерзал двух русских ученых. Да, она говорила всем и каждому, кто лез к ней с вопросами, что калифорнийский Человек-волк – совсем не миф, что это разновидность физиологической мутации, аномалия, единичный каприз природы – так она частенько выражалась, – уникальное, но реальное биологическое явление, которое довольно скоро удастся объяснить. Как бы там ни было, она пришла ко мне в спальню, села на кровать – она плакала, не переставая, – и сказала мне, что знает, сердцем чувствует, что ты и друзья, вместе с которыми ты поселился, относитесь к одному и тому же виду. «Они все – Люди-волки, – говорила она сквозь слезы, – и Ройбен один из них». Она снова и снова повторяла, что знает, что это правда, знает, что твой брат Джим тоже это знает, потому что старательно уходит от разговоров об этом, а это может означать только одно – что Джим узнал это на исповеди и не может никому раскрыть ее тайну. «Они все такие. Ты видел большую фотографию в библиотеке, около камина? Все они чудовища, и наш сын – одно из них».

Конечно, я помог ей перебраться в ее собственную постель, лег рядом с нею и лежал, пока она не перестала плакать и не уснула. А потом, наутро, Ройбен, она не помнила ничего, кроме того, что выпила лишнего и плакала неизвестно по какой причине. Она была расстроена, ужасно расстроена, как это всегда с нею бывает из-за любого чрезмерного всплеска эмоций, любого случая утраты контроля над собой, она заглотала полпузырька аспирина и как ни в чем не бывало отправилась на работу. Как ты думаешь, что я стал делать дальше?

– Ты отправился к Джиму, – сказал Ройбен.

– Совершенно верно, – ответил, улыбнувшись, Фил. – Я приехал к Джиму, когда он служил ежедневную вечернюю мессу. В церкви было… человек пятьдесят? А может быть, и вдвое меньше. А на улице столпились бродяги, ожидавшие, когда же служба закончится и они смогут пойти в церковь и лечь спать на скамейках.

– Как всегда, – вставил Ройбен.

– Я перехватил Джима, когда он закончил службу, благословил прихожан у дверей и направлялся по проходу к ризнице. Я пересказал ему все, что сказала мать. «А теперь ты скажи, – обратился я к нему, – такое вообще мыслимо? Возможно ли, что этот самый Человек-волк не уникальная в своем роде шутка природы, а что их существует целое племя и что твой брат принадлежит к этому самому племени? Что в мире всегда существовали какие-то неведомые виды существ, и Ройбен, когда его искусали в том доме, в темноте, стал одним из них?»

Фил умолк и сделал большой глоток горячего кофе.

– И что же сказал Джим? – осведомился Ройбен.

– В этом-то все и дело, сынок. Он вообще ничего не сказал. Просто долго смотрел на меня, и лицо у меня было такое… ну, я не могу подобрать слова для того, чтобы описать его выражение. А потом он поднял голову к главному престолу. Мне удалось уловить, куда он смотрел. Смотрел он на статую святого Франциска и Волка из Губбио. А потом очень печально, упавшим голосом сказал: «Отец, я не могу сказать обо всем этом ничего определенного».

А я сказал ему: «Ладно, сынок, так, значит так, а твоя мать все равно не помнит ничего из того, что говорила». И я ушел, но я все понял. Я понял, что это правда. Откровенно говоря, я понял это еще тогда, когда об этом говорила твоя мать – почувствовал, что это правда, почувствовал это сердцем, душой. А твердо убедился в этом, глядя на Джима, когда он возвращался в ризницу за алтарем – он же мог сказать все, что угодно, сказать, что это чепуха, бред, но он не сказал ничего подобного.

Он вытер губы салфеткой и налил себе еще одну чашку кофе.

– Тебе известно, что никто в мире не варит кофе лучше, чем Лиза?

Ройбен промолчал. Он ужасно жалел Джима, жалел, что взвалил на Джима такое тяжкое бремя, но что бы он делал без Джима? Впрочем, трудности с Джимом можно было решить и позже – сделать какие-то пожертвования, поблагодарить, поблагодарить за то, что он принял из его рук еще и проблему Сюзи Блейкли.

– Но, папа, если мама это знает, то как же она пустила тебя сюда, к нам?

– Сынок, я же тебе сказал: она начисто забыла все, что говорила в ту ночь. Это озарение зарыто у нее где-то в подсознании, на том уровне, который недоступен ей, когда она трезва. На следующий день она ничего этого не знала. И до сих пор не знает.

– Вот уж нет, – возразил Ройбен, – еще как знает. Алкоголь заставил ее открыть на это глаза, признать это, заговорить об этом. Но она также знает, что не может ничего поделать, что никогда не скажет мне ни слова об этом, что никогда не сможет оказаться хоть как-то причастной ко всему этому. Так что ей остается только делать вид, что она ровным счетом ничегошеньки не знает.

– Возможно, и так, – кивнул Фил. – Но давай вернемся к твоему вопросу о том, что я подумал, увидев вас всех в лесу в ночь под Рождество. Да, должен сознаться, что я был потрясен. Столь поразительного зрелища я не видел никогда в жизни. Но удивлен я не был, и я знал, что там происходило. К тому же я узнал эту коварную Хелену, узнал ее по польскому акценту. Когда ее волосатые лапы выдернули меня из постели, она сказала: «Ты готов умереть ради своего сына, чтобы преподать урок ему и его друзьям?»

– Она так сказала?

Фил снова кивнул.

– О да. Затея, скорее всего, принадлежала ей. И Фиону, которая была с ней, я тоже узнал по голосу. Ох, какие страшные чудовища! И прямо здесь, в этой комнате… «Дурак, – заявила эта самая Фиона. – Хватило же глупости вообще сюда приехать! Обычно инстинкты у человеческих существ работают лучше».

Он отхлебнул кофе, поставил локти на стол и пригладил ладонью волосы. Он, казалось, помолодел лет на двадцать, и даже нажитые отметки возраста на лице не портили этого впечатления. Плечи распрямились, грудь стала шире. И даже кисти рук сделались крупнее и сильнее, чем были прежде.

– Сознание я потерял вскоре после того, как они явились сюда, – продолжил он. – Но когда мы оказались в лесу, я разгадал их дьявольский план – этих двух стерв – использовать меня в качестве живого доказательства порочности самой идеи Феликса жить в Нидек-Пойнте, в самой гуще людей, вести себя так, будто он живой человек, обычный человек, эксцентричный щедрый богач – ведь именно это и было, как сказала Фиона, его глупостями, его ошибками, на которых он якобы не желал учиться. И я видел и слышал, как разворачивался весь этот спектакль.

– В таком случае ты знаешь и что случилось с Фионой и Хеленой, – сказал Ройбен.