Читать книгу "Игры рядом - Юлия Остапенко"

— Твоя мать там, — сказал я и стал спускаться, чувствуя спиной ее взгляд.

Твоя мать, сестренка. Моей матери там нет.

ГЛАВА 33

Плохо. Плохо, очень плохо: что-то рвется внутри с треском, как пергамент, как крахмальное кружево: что-то рвется. Он чувствовал это: чувствовал, как расползается ветхая ткань души, за которую он отвечал. Душе плохо: это хорошо. Душе плохо и поэтому больно — очень, очень удачно, прекрасно…

Плохо… боль хорошо пахнет.

Он шел на запах этой боли, втягивая ее, дыша ею, выпивая ее залпом, безостановочно: пить, пить, идти за ней, за этой болью, как за путеводной нитью, как за светом маяка. Только не разбиться бы о скалы и не упасть в волчью яму — тогда дойду. Он спешил: это было так странно и так непривычно. Когда тот, за кем он шел, исчез в полоске желтого света, он впервые узнал, что значит отчаяние. Он больше не чувствовал эту душу. Она сбегала от него снова и снова: не прогоняла, не боролась, не останавливала, просто бежала, и он не понимал, что с этим делать, — он мог только идти. Душа бежала, он шел, он приходил, она сбегала — снова и снова, только так… И он ее не чувствовал. Пытался и не мог: это было не то, для чего его сделали.

Но теперь всё изменилось. Боль пахла, сильно, ядовито и так узнаваемо. Он присосался к этой боли и шел за ней… она волокла, и он шел, ему больше ничего не оставалось.

Мокрая трава, по которой он ступал, умирала, когда ее сминала его ржавая стопа.

И я попросту напился. Как свинья, вдрызг, до полусмерти. Спустившись в зал, на террасе которого осталась Лагивика Сейт-Аннен, я присоединился к пятерке лордов. Они были достаточно пьяны, чтобы оказать мне радушный прием, и у них оставался еще целый бочонок давосского, а поскольку из господ аристократов уже чуть ли не выливалось с обеих сторон, бочонок этот попал в почти безраздельную мою власть. Первую чашу я осушил залпом, за что был вознагражден одобрительным гиканьем лордов и смачным поцелуем одной из шлюх, к тому времени уже рассевшейся у меня на коленях. Если леди Лагивика с дочерью и видели меня с террасы, то я об этом не знал.

Остальное я помню смутно. Вроде бы я просидел в малом зале до рассвета, а потом нашел других собутыльников. Потом я, кажется, пил с солдатами в караулке. Они орали, будто резаные, и чему-то безумно радовались, из чего я могу заключить, что, видимо, стал участником некого соревнования. Если его сутью было перепить соперников, уверен, что я выиграл. Потом, еще позже, я вроде бы блевал в кустах недалеко от фонтанов, где состоялась моя встреча с королем. Было что-то еще, но тут мое сознание, окончательно ужаснувшись поведению своего обладателя, покинуло меня с той же поспешностью, с которой я драпал от Ржавого Рыцаря, Кайла Урсона и моей разлюбезной леди матери. Винить его в этом я не мог.

Когда я проснулся — вернее, очнулся, — уже начинало темнеть. Я понял это по мягкому полумраку, заливавшему комнату, в которой находился. Правда, комнатой это было назвать сложно: скорее, кладовка, с характерной скошенной крышей — потолок начинался слева от меня в трех футах над полом и круто уходил вправо вверх, теряясь где-то, как мне показалось, безумно далеко. Правда, откуда в кладовке взялась кровать, было непонятно.

Так отвратительно я себя не чувствовал никогда в жизни. Рот будто набили заплесневелой ватой, глаза резало даже от слабого света, голова всерьез собиралась лопнуть, болел живот, рук и ног я не чувствовал. И еще меня тошнило. Я сел и со всей силы стукнулся теменем о скошенный потолок. Какому кретину пришло в голову поставить кровать у самой стены, я собирался выяснить в самое ближайшее время… которое тут же благоразумно решил отсрочить, по крайней мере, до тех пор, пока не буду точно уверен, что не сдох. Я обиженно застонал, схватившись рукой за ушибленную голову. И только тогда заметил, что в комнате я не один.

— Очухался? Жить будешь? — спросил стоящий у маленького квадратного окна мужчина, поворачиваясь ко мне.

Ну, всё, подумал я, вот и пришел долгожданный конец. Это ж надо было упиться до белой горячки. Умереть, конечно, хотелось, но, проклятье, не так же.

— Нет, надеюсь, — просипел я. — Сгинь, поганец. Дай хоть сдохнуть спокойно. Тебя нет, нет тебя, э-эх…

— Да уж, лучше бы меня тут не было, — сухо сказал Ларс, подходя к столу и наливая что-то в грубую деревянную чашку. Ввиду крайней тесноты помещения стол стоял почти вплотную к кровати, и я дотянулся бы до кувшина сам, если бы у меня сил хватило. Но их у меня не было даже на то, чтобы двинуться с места, поэтому я машинально вцепился в протянутую чашку и рухнул обратно на постель, еле успев подставить локоть и расплескав половину питья. Лучше б всё расплескал, потому что большей гадости я в жизни не пил. Я отхлебнул глоток, закашлялся, и, зажмурившись, свесился с кровати.

— Что это? — отдышавшись и все еще разглядывая пол, хрипло поинтересовался я.

— Лошадиная моча, а ты думал, что?

— Похмелиться бы…

— Иди ты, — мрачно сказал Ларс и сел на кровать рядом со мной. Я машинально пододвинул ноги, по-прежнему свешиваясь с кровати верхней частью тела. Заползти обратно сил у меня не хватало. — Ты ж не протрезвел еще толком.

— Врешь, — запротестовал я, но Ларс только хмыкнул. Мне вдруг стало стыдно. Я попытался вспомнить, как мы расстались, но почему-то не смог. — Ты же был в Далланте, — добавил я, чтобы поддержать разговор. Кровь прилила к голове, и тошнило меня вроде немного поменьше. Может, лошадиная моча помогла?

— Ты тоже был в Далланте.

— Э… — возразить на это было нечего, и я решил сменить тему: — Что это за место? Как я тут оказался?

— Это паршивый постоялый двор в трущобном квартале, — терпеливо пояснил Ларс, — потому что ни в одно пристойное место такую шваль, как ты, не впустили. А оказался ты тут, вероятно, волею Троих, не иначе.

— Как ты меня нашел?

— Тебя трудно было не найти. Ты шел зигзагами по главной площади, сшибая прохожих и распевая во всё горло любимую песню Юстаса. Чтобы тебя не заметить, стоило постараться.

— Любимую? — пробормотал я, чувствуя, что заливаюсь краской. — Это про кузнеца и трех девиц?..

— Это про рыцаря и козу, — холодно сказал Ларс, и я, приподнявшись на руках, со стоном ткнулся лицом в тощую отсыревшую подушку. — Надо было дождаться, пока тебя патруль угомонит, право слово.

— Так что ж не дождался? — вяло огрызнулся я, поворачиваясь к нему. Из подушки лезли перья, попадая мне в нос и рот, но перевернуться на спину не было сил.

Ларс не ответил. Помолчав, он побарабанил пальцами по столу, потом вполголоса спросил:

— Ну и что же вынудило тебя прибегнуть к такому способу утешения?

— С чего ты взял…

— Эван, прекрати. Я тебя не знаю, что ли? Ты лезешь в бутылку, только когда тебе по-настоящему хреново. А так ты на моей памяти еще никогда не надирался. В чем дело?