Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

собой хотела бы в первую очередь скрыть. Рыцарь Хагелькен не расставался с лирой и то, что он играл, — на заре или в сумерках, когда был свободен от несения службы, — было прекрасно; этого никто прежде не слышал, это была истинно его музыка, это было звучание его тонкой души и это была его молитва. Марквард Юнкер, вечно подозрительный и мрачный, с головой ушёл в дела; очень неспокойно стало в ливонском краю, нечто тяжёлое словно повисло в воздухе, как бывает перед сильной грозой, и это чувствовалось многими, и Юнкер это чувствовал, наверное, острее всех. Дни напролёт он занимался укреплением замка: где-то приказывал углубить ров, где-то — укрепить каменную кладку, где-то перебрать и смазать подъёмные механизмы, заменить проржавевшие обручи на лафетах, вырубить кустарник, разросшийся под стенами Радбурга, и прочее. Николаус же всё больше времени проводил с милой сердцу Ангеликой и с приятным удивлением и даже с неким трепетом ловил себя на том, что на весь свет и на будущее своё он уже глядит не иначе как через имя любимой, через нежный и светлый образ её.

Фелиция... С Фелицией Николаусу доводилось встречаться редко — только на поздних обедах и ужинах за общим столом, да и то лишь тогда, когда баронесса спускалась в зал, а не принимала пищу у себя. Целыми днями госпожа Фелиция оставалась в постели. Приступы недуга будто по-прежнему мучили её ночами и будто бы совершенно её изматывали. И ничто — ни молитвы, ни назначения учёного лекаря Лейдемана — не помогало. При редких встречах с Николаусом баронесса вела себя как ни в чём не бывало — сдержанно-учтиво, иногда — нарочито холодно, поворачивалась правым боком. И, по обыкновению своему, недолго оставалась в его обществе, спешила за какой-нибудь надобностью удалиться.

И только однажды, проходя мимо него, Фелиция Аттендорн шепнула ему (раскрылся на мгновение красивый, но ядовитый, увядающий цветок)... или это показалось?.. быть может, прошелестело шёлковое платье или тихонько простучали друг о дружку нити жемчугов, украшающие её запястья...

«Хорошо повеселился, Волчок?..»

Прозвучало это так тихо, так неясно, что Николаус, озадаченный, сбитый с толку, долго не мог ответить себе на вопрос: да звучало ли это вообще?

Что до недуга её, то, считал Николаус, — не было никакого недуга, и напрасно тревожился за сестру барон Аттендорн, и напрасно не давал он покоя учёному Лейдеману. Николаус хоть и не видел баронессу Фелицию во время её припадков, которые всех так огорчали и даже пугали, но зато он хорошо разглядел её в ту памятную, ненастную ночь в образе Матушки сатанистов. Да и после этого наблюдал её разок... Приходил было в Радбург священник и читал в замковой церкви проповедь. И заключил свою проповедь знаменательными словами: «Господь будет любить вас по мере вашей любви, а обойдётся с вами по мере содеянного вашими руками зла, по мере живущего у вас в сердце порока». Когда священник произносил это, Николаус оглянулся на Фелицию. Она его движение заметила и быстро отвернула лицо, однако лукавую улыбку он успел разглядеть у неё на устах... Николаус уверен был: за рассудок госпожи Фелиции не стоило беспокоиться. Всё у неё — сплошные притворство и игра!

Когда Николаус расставался с Ангеликой, ему не с кем было перекинуться досужим словцом. Никто не сообщал ему последних новостей, никто не посвящал его в хитросплетения домыслов, загадок и готовых на выбор отгадок, то есть не обсказывал во всех подробностях замковые сплетни, никто более не вздыхал, не чесался и не бормотал у него под дверью, никто не докучал услужливостью в расчёте на подачку в виде пфеннига, потёртого и гнутого, знававшего лучшие времена... ибо куда-то подевался добрый малый Хинрик. Николаус спрашивал у прислуги про Хинрика, но те только разводили руками. Спрашивал Николаус и у барона Ульриха: может, Хинрика с каким-то поручением куда-либо послали?.. Но и барон не мог ответить ничего определённого. Да его, сказать по правде, и мало заботила судьба какого-то Хинрика, слуги-эстонца; таких Хинриков у него в комтурии были тысячи, по грошу за рыло; все они из года в год, в землю тупо глядя, спины гнули на полях и огородах, на стройках, на лесопилках, в винодельнях и в сыродельнях, причём только и мечтали они что занять место пропавшего бедолаги и, распрямившись, белый свет увидев, прислуживать в чистых покоях в Радбурге и на прошлое своё — чёрное, безотрадное — поплёвывать с высокой замковой стены.

Старый слуга, который теперь приносил Николаусу воду для умывания и завтрак (он, свидетель Потопа, был очень стар; Николаус даже испытывал неловкость от того, что столь старый человек прислуживает ему), тоже не знал, почему исчез Хинрик. И он не был таким разговорчивым — мы с трудом избегаем слова «болтливым», — как Хинрик. Но это был человек с весьма ясным умом, рассудительный и с хорошей памятью. Скуки ради Николаус заговаривал с ним о том о сём. Ответы получал короткие, исчерпывающие. И не более. Всякий раз натыкался на бесстрастное лицо, на спокойный, отстранённый взгляд. А однажды догадался пивом угостить слугу и так нашёл его слабое место. Расслабился слуга, разговорился. И благодаря твёрдой памяти этого преклонных лет человека, служившего у Аттендорнов не один десяток лет, стала известна Николаусу старая история о младенце Отике.

Изумился Николаус, узнав, что Отто, о котором все говорили как о младшем брате Удо и Ангелики, на самом деле приходился им кузеном, поскольку был... сыном Фелиции. Отец же малыша Отто, Отика — не кто иной, как рыцарь Марквард Юнкер.

Очень давние и тайные любовные отношения связывали Юнкера с сестрой барона Аттендорна, комтура. Молодая баронесса Фелиция, зачав малыша, весьма долго скрывала беременность. Это ей легко удавалось, заметил старый слуга, так как в те годы ещё не вошли в моду стягивающие фигуру корсеты из китового уса, и все благородные дамы носили под платьем (вы, конечно, этого не можете знать, господин Николаус, ибо были в те поры совсем юны) шнурованные лифы с подкладкой из ваты. Однако, помимо располневшего живота, есть и другие приметы, выдающие это прекрасное состояние женщины — когда она готовится стать матерью. Несколько подурнела наша баронесса Фелиция, начали её мучить рвоты по утрам.

По сказанным приметам жена барона Ульриха Эльфрида и догадалась о беременности Фелиции; кое-какие сомнения её развеяла и прислуга, знающая обычно о своих господах много больше, чем того хотели бы сами господа. И рассказала Эльфрида супругу своему, что очень скоро он станет дядей. Известие