Читать книгу "Лем. Жизнь на другой Земле - Войцех Орлинский"

Как неисторик, он не чувствовал себя компетентным, чтобы непосредственно включиться в этот спор. Весной 1979 года он решил, однако, обратиться к знакомой формуле апокрифа и выдумал фиктивного немецкого историка Хорста Асперникуса[427], якобы специалиста в этой сфере, который подытожил исследования над человекоубийством в общем и холокостом в частности в двухтомной монографии «Человекоубийство». Так была создана «Провокация» – наверное, наиболее спорный из всех его апокрифов, потому что единственный кажется рецензией реально существующей книги. Вышел он летом 1980 года в ежемесячнике «Odra».

Провокация удалась. Лем с радостью хвалился Роттенштайнеру в письме, что дружественный ему журналист «Tygodnik Powszechny» вывел некоего «профессора М.» из Института новейшей истории Польской академии наук на разговор, в котором тот утверждал, что прекрасно знает книгу Асперникуса[428]. Со времён детства Лема ничто не радовало так, как этот фокус!

Ради оправдания «профессора М.» я добавлю, что такая книга действительно должна была родиться. Асперникус – согласно Лему – детально описал историю разных массовых убийств до Гитлера и после, доходя аж до современного терроризма (Лем/Асперникус описывал в том числе «левый» терроризм семидесятых, а его тезисы отлично подходили бы для описания современного террора исламистов).

Всю литературу, анализирующую феномен нацизма, Асперникус делит на три школы – гангстерскую, социоэкономическую и нигилистическую. Они соответственно представляют Гитлера либо как бандита, который хотел заполучить еврейское имущество, либо как последствие экономического кризиса и упадка Веймарской республики, либо как воплощение чистого зла.

Асперникус отрицает все эти интерпретации. Грабёж ничего не объясняет, так как per saldo Третий рейх сам доплачивал за убийство евреев. С чисто циничной точки зрения выгоднее было бы оставить их в живых и эксплуатировать как рабсилу. Социоэкономическая школа объясняет ещё меньше. Если бы Гитлер заботился только о пропаганде (как некоторые утверждают), он бы не делал из холокоста тайну. Представление Гитлера как гения преступления противоречит идее, что его действия были великой саморазрушительной неудачей.

Лем как Асперникус обращает внимание на мелочь, которую обычно пропускают авторы альтернативных историй типа «если бы Гитлер выиграл войну» (равно как и современные версии – «а-ля Польша должна была с Гитлером пойти против Сталина»). Гитлер не мог выиграть эту войну, даже если бы ему удалось победить СССР. Известно, что Америка в 1945 году уже имела бы атомную бомбу независимо от ситуации в Европе, а у Германии её не было, потому что побочным эффектом антисемитских чисток в университетах был паралич ядерной физики.

Потому – объясняет Лем/Асперникус – чем дольше бы Гитлер был при власти, тем страшнее было бы поражение Германии, потому что в лучшем – то есть худшем – случае всё закончилось бы атомными налётами на Берлин в 1945 или 1946 году.

Чем Асперникус объясняет холокост? Здесь Лем – как якобы рецензент «Человекоубийства» – становится более осторожным, но обращает внимание на странную склонность нацистов к кичу и глубоко противоречивому переплетению садизма с пуританством. Асперникус считает, что Гитлер и его последователи, как толпа недоучек, примитивных выскочек, поддались первичному инстинкту. Они повели себя как пещерные люди, вооружённые автоматами. Атавизм выиграл в борьбе с разумом. Этот же механизм привёл к тому, что современные (Лему) террористы действуют в разных Красных Бригадах (если бы это было написано сейчас, то послужило бы прекрасной иллюстрацией террора так называемого Исламского государства).

«Провокация» показала Гитлера не как мастера преступления, гениального политика или манихейского демиурга зла, а как обезьяну с гранатой. Это созвучно с критическим воззрением на homo sapiens, которое заметно даже в самых ранних текстах Лема («Человек с Марса»), равно как и в его творчестве позднейшего периода – в шутках над бледнотиками, клеюшниками и тошняками, а также идее изменить положение вещей (в виде бетризации в «Возвращении со звёзд» или этикосферы в «Осмотре на месте»). Люди сами для себя оказываются самыми страшными врагами.

И как будто в роли подтверждения лемовского пессимизма карнавал оттепели, начатый «Солидарностью», закончился страшной ночью 13 декабря 1981 года. Сразу после полуночи перестали работать телефоны, а на первой программе радио и телевидения на повторе крутили речь генерала Ярузельского о введении в Польше военного положения.

Лем узнал обо всём первым в доме – он как всегда встал ещё до рассвета. Он услышал обо всём по радио. Кроме речи Ярузельского, из которой мало что можно было понять, можно было ещё переключиться на канал «Wolnа Europа», что он, конечно, сразу и сделал.

Барбара Лем вспоминает, что муж разбудил её в состоянии наивысшего возбуждения, а согласно воспоминаниям Томаша – он тогда спал в одной комнате с матерью – было пять утра. Писатель сразу же приготовил бумаги, которые признал опасными на случай обыска, и попросил жену с сестрой, чтобы помогли ему сжечь эти документы за домом[429].

Это сейчас там располагается обустроенный городской парк, а в 1981 году в заборе дома в Клинах была задняя калитка, которая выходила на дикое поле. Лем сжигал там неудавшиеся версии книг. След от костра я видел в 2006 году и благодарю за это Михала Зыха. Случайный наблюдатель, который вышел бы в поле на рассвете 13 декабря 1981 года, увидел бы странную картину: три силуэта, закутанные в халаты, в тапочках среди сугробов снега таскали в костёр новые и новые печатные страницы.

Что Лем хотел сжечь? Хоть писатель постоянно следил за тем, чтобы его фамилия не появилась ни на одном публично распространяемом списке подписантов, он давно поддерживал оппозиционные инициативы, в которых принимал участие его друг Ян Юзеф Щепаньский. Участвовал в работе Общества научных курсов и Польского независимого соглашения – подпольного think tank (аналитического центра), разрабатывающего решения для будущей независимой Польши (хотя независимость тогда и казалась чем-то более далёким, чем межзвёздные путешествия, однако первый некоммунистический премьер-министр Тадеуш Мазовецкий, также связанный с этим Соглашением, использовал в заграничной политической практике выработанные этой организацией положения.

Лем мог бояться, что после периода относительной оттепели вернётся что-то наподобие сталинского террора. Сегодня мы знаем, что этого не произошло. Хотя военное положение тоже принесло смертельные жертвы, но как раз Лему, вероятно, ничего не угрожало. Однако его страхи были более чем понятны. Ведь 31 августа 1939 года во Львове семья Лемов тоже чувствовала себя в безопасности – никто тогда не поверил бы, что уже совсем скоро по воле Сталина и Гитлера люди будут забивать друг друга палками насмерть из-за неправильного происхождения.