Читать книгу "Дунай. Река империй - Андрей Шарый"

История “второго русского освобождения” Болгарии усилиями партийной истории и публицистики романтизирована почти так же сильно, как и память о первом. София перешла на сторону стран антигитлеровской коалиции в сентябре 1944 года, когда на территории страны находилось около тридцати тысяч гитлеровских солдат, но никаких боев здесь не было: немцы заблаговременно вывели свои части восвояси, понимая бесперспективность сопротивления, в плен попали только несколько сотен гитлеровских моряков в Варне. Советский Союз находился в состоянии активной войны с Болгарией лишь несколько дней. Мирные жители поначалу встречали русских с цветами, но восторгов стало меньше, когда выяснилось, что армия-освободительница реквизировала продовольствие, скот и кое-какое имущество безвозмездно, в отличие от немцев, которые крестьянам исправно платили. Полумиллионная царская армия Болгарии немедленно стала народной, и ее бойцы принялись освобождать соседнюю Югославию, часть которой незадолго перед этим оккупировали в качестве союзников нацистов. После войны Болгария еще и выплачивала СССР репарации. Так что помпезная финальная сцена сталинского кинофильма “Герои Шипки” – советские воины и болгарские труженики вместе возлагают цветы и произносят клятвы у подножия памятника на горном перевале, где решилась судьба войны 1877–1878 годов, – фальшива насквозь.

Общую благодарность советским воинам за победу над нацизмом в дунайской зоне Болгарии символизирует памятник в городе Русе. На англоязычной карте, предоставленной местным турофисом, монумент обозначен загадочно для любого британца или американца: The Alyosha Memorial. Определенный артикль указывает на то, что исторический анекдот времен социалистического братства все еще актуален: солдата, послужившего моделью памятника воину-освободителю в городе Пловдиве, звали Алешей. Алексей Скурлатов, считающийся прототипом советского каменного гостя, осенью 1944 года восстанавливал в Пловдиве линии телефонной связи, но всерьез полагать, что несколько лет спустя местные жители передали фотографию советского сержанта скульптору Василу Радославову, чтобы тому было с кого ваять железобетонный памятник, несколько наивно. Концепция типового монумента воину безлично именовалась “Красный богатырь”. Пловдивского освободителя окрестили Алешей в начале 1960-х годов, после появления одноименной песни Эдуарда Колмановского и Константина Ваншенкина про “Болгарии русского солдата”. В Русе гимнастерка и сапоги солдата не из камня, а из бронзы. С пьедестала памятника облетают золотые буквы цитаты из речи Георгия Димитрова о советском подвиге. В фамилии коммунистического вождя Болгарии одна буква едва держалась, и при желании можно было прихватить эту “и” с собой в качестве сувенира. Но я удержался.

В Русе, в десяти минутах ходьбы от солдата, есть еще и памятник жертвам фашистского террора – тоже социалистический, но вполне современный по скорбному исполнению. Судя по числу выбитых на монументе имен, жертв террора оказалось не больше двух десятков. Современные историки утверждают: болгарское партизанское движение в годы Второй мировой войны не приобрело массового характера, полностью финансировалось и направлялось Коминтерном, благо всемирной организацией коммунистов еще и руководил тогда тов. Димитров.

По-настоящему верноподданническое отношение к “славянскому брату” царило в Софии в 1950–1970-е годы. Историк Владимир Тольц, хорошо знающий партийные архивы, подтвердил: Тодор Живков дважды предлагал кремлевскому руководству включить Болгарию в состав СССР, выражая готовность отказаться от государственного суверенитета. В 1973 году Живков сказал так: “Болгария и Советский Союз – это одно тело, одно дыхание, одна кровеносная система”. Восторженный член ЦК болгарской компартии заявил, что проголосовал бы за “предложение влиться в великую семью советских народов не двумя, а пятью руками, если бы мог”. Но – не мог: Никита Хрущев побоялся, что от объединения снизится жизненный уровень советских людей, а Леонид Брежнев поостерегся международных осложнений. В течение трех десятилетий (с 1960 по 1990 год) о России пелось даже в болгарском гимне: “С нами Москва в мире и в бою”.

Один из моих новых дунайских друзей – бывший водитель-дальнобойщик со светлым именем Лучезар Маринов, он помогал мне добраться из Болгарии в Бухарест, откуда я планировал направиться в Галац. В дороге болтали о том о сем, о зимней рыбалке и речных закатах, пока я между прочим не упомянул, что летом 1999 года видел в Софии пустующий мавзолей, из которого к тому времени уже вынесли мумифицированное тело Димитрова. “Ты бы знал, как мне этого мавзолея жаль!” – помрачнел Лучезар. Оказалось, Маринов служил в главной болгарской роте почетного караула: “Охрану несли сутки через двое, я по целому часу стоял навытяжку летом, по полчаса – зимой. Это был национальный объект номер один – мне полагалось стрелять в каждого, кому придет в голову в мавзолей ворваться”. Отстояв в карауле свое, Лучезар вернулся в Русе, а государственный объект номер один не просто снесли, словно старый сарай, – его взорвали, да еще только с пятой попытки. Мир, получается, состоит из разного отношения к символам: то, что одному кажется бессмысленной охраной мертвеца, для другого – служение достоинству государства. А на месте мавзолея в центре Софии теперь нет ничего, просто заасфальтированная площадка.

Болгария – взгляните на карту – на поверку оказывается скорее не дунайской, а полудунайской страной. Река припирает болгарский мир сверху: страна хотя и располагает 464 километрами Дуная, но не владеет и пядью земли на его северном берегу. Похоже, больше, чем для любого другого государства, Дунай для Болгарии – эффективная философская граница. За Дунай болгары бежали. В Дунай болгары упирались. Дунаем болгары отгораживались. Через Дунай, свою единственную судоходную реку, болгары переправлялись. На высоком обрыве у Дуная болгары держали оборону от врагов, когда эти враги показывались на болотистом северном берегу; к берегу Дуная болгары прижимались, когда их теснили те враги, что наступали с юга. Болгария – одна из трех дунайских стран (наряду с Венгрией и Хорватией), в тексте государственных гимнов которых упоминается великая река: “Гордые Балканские горы, / Рядом с ними Дунай синеет”. Болгары гордятся своей едва ли не самой древней в славянской истории государственностью, однако их средневековые политические достижения оказались сведены на нет османским полутысячелетием.

В военную пору здесь чаще регулярных армий промышляли разбойничьи шайки, не чтившие бога и озабоченные наживой, а в мирное время жизненный уклад определялся консервативными традициями, теми, что устойчивее любых общественных перемен. Практицизм здесь довлел над красотой архитектуры, поселения строились хаотично и исключительно “для пользы”, поскольку выполняли “прикладные” к реке функции. “Простые” пограничные посты и крепости (с античных времен – иногда “двойные”, с параллельными укреплениями на обоих берегах реки), сырьевые и товарные перевалочные базы, они не сохраняли свои богатства, но отдавали заработанное и накопленное столицам, почти ничего не оставляя Дунаю на развитие. В относительно редконаселенном и теперь болгарско-румынском Придунавье возникает соблазн сравнения с немецко-австрийскими верховьями реки, уж там-то культура больших и малых городов прописана невероятно подробно, в мельчайших деталях.