Читать книгу "Михаил Орлов - Александр Бондаренко"

Алексей Шереметев[227], как адъютант Толстого, должен был ехать к полкам, квартирующим в окрестностях Москвы, и приказать им именем корпусного командира идти в Москву. На походе Шереметев, полк[овник] Нарышкин[228] и несколько офицеров, служивших в старом Семён [овском] полку, должны были приготовить войска к восстанию, и можно было надеяться, что, пришедши в Москву, они присоединились бы к войскам, уже восставшим».

Сам по себе план, наверное, был замечателен. Не хватало только победы заговорщиков в Петербурге. А если бы таковой не случилось, то, заключает экзальтированный Якушкин, «…мы нашей попыткой в Москве заключили бы наше поприще, исполнив свои обязанности до конца и к тайному обществу, и к своим товарищам». Не знал Иван Дмитриевич, что новый император «заключал» военные мятежи картечью — так было 14 декабря на Сенатской площади, так будет у села Устимовки 3 января 1826 года. Ну, погибли бы сами, положили невинных солдат — какой был бы смысл в подобном «заключении»?

Пока же, закончив совещание в 4 часа утра, заговорщики решили вновь встретиться тем же вечером, пригласив генерала Орлова…

Но утро поломало все планы. Сначала по Москве молнией промчалось известие, что сюда прискакал неудавшийся император Николай и укрылся у генерал-губернатора… Вослед за первой молнией Москву поразила вторая: это приехал граф Комаровский; в столице было восстание, оно подавлено, погибло много народу — и теперь в России новый царь.

Нужно было что-то делать. Фонвизин предложил Якушкину ехать к Орлову.

Михаил Фёдорович встретил их в парадной форме, при ленте и орденах — очевидно, уже ездил к присяге. Выглядел он безмерно усталым: приходилось во второй раз переживать крушение своих надежд. Но если в 1822 году удар был нанесён одной лишь Кишинёвской управе, то теперь, в чём не было сомнения, будут уничтожены все тайные общества и, судя по недавним событиям, самым радикальным образом. Это было по-настоящему страшно.

— Ну вот, генерал, всё кончено! — театрально произнёс заранее приготовленную французскую фразу Якушкин.

— Как это кончено? — возразил Орлов. — Это только начало конца.

Тут появился гвардии штабс-капитан Пётр Муханов[229], бывший адъютант генерала Раевского, находящийся в Москве в отпуску. О встрече этой Муханову пришлось потом рассказывать в своих показаниях, записанных в третьем лице:

«…прибыв к Орлову и едва войдя в комнату, как он спросил его: “Слышал ли ты что-нибудь о происшествии 14 декабря?” Муханов, видя незнакомого человека, отвечал, что о происшествии сём говорить неблагоразумно по слухам, до получения верных сведений. Орлов, заметя, что он опасается свидетеля, спросил, знает ли он Якушкина, и на слова его, что никогда не видывал, отвечал: “Вот он! При нём можно говорить!” Тогда Муханов рассказал всё, что слышал в доме одной родственницы своей. Орлов осуждал неблагоразумие сего дела и вместе с Якушкиным соболезновал о заточении в крепость, и между разговором, с обеих сторон весьма горячем и выразительном “Они погибли! — сказал Муханов, их ничто не спасёт, кроме смерти государя, и многие наши знакомые погибнут вследствие сего происшествия” (намекая на Давыдова, Волконского). “Надобно ждать подробностей, — сказал один из них, — может быть, иные спаслись, увидим, что будет”. “Видел ли ты кого-нибудь из членов находящихся здесь, что они говорят?” — спросил Орлов, и на ответ его, что нет, спросил: “Неужели ты не знаешь Фон-Визина, Митькова?” Тогда Якушкин сказал, что он едет к Митькову и пригласил и его с собою».

Приехав к Митькову, Муханов вскоре оказался здесь в центре внимания.

«Он был знаком с Рылеевым, Пущиным, Оболенским, Ал. Бестужевым[-Марлинским] и многими другими петерб[уржскими] членами, принявшими участие в восстании. Все слушали его со вниманием; всё это он опять заключил предложением ехать в Петербург и, чтобы выручить из крепости товарищей, убить царя. Для этого он находил удобным сделать в эфесе шпаги очень маленький пистолет и на выходе, нагнув шпагу, выстрелить в императора. Предложение самого предприятия и способ привести его в исполнение были так безумны, что присутствующие слушали Муханова молча и без малейшего возражения. В этот вечер у Митькова собрались в последний раз на совещание некоторые из членов тайного общества, существовавшего почти 10 лет. В это время в Петерб[урге] всё уже было кончено, и в Тульчине начались аресты. В Москве первый был арестован и отвезён в Петропавлов[скую] крепость М. Орлов…»

* * *

Москва ещё жила своей жизнью, а в Петербурге утром 16 декабря военный министр генерал от инфантерии Татищев представлял Николаю I проект указа об учреждении Следственного комитета. В состав комитета Татищев предлагал включить великого князя Михаила, бывшего командира Кавалергардского полка генерал-лейтенанта Голенищева-Кутузова, начальника 1-й кирасирской дивизии генерал-лейтенанта Бенкендорфа и командира Конной гвардии Орлова, вчера возведённого в графское достоинство. Но государь вычеркнул эту «восходящую звезду», сказав: «Его брат участвовал в сём злоумышленном обществе!» Вместо Орлова были записаны командир лейб-гвардии Гусарского полка генерал-майор Левашов, из бывших кавалергардов, и действительный статский советник Голицын.

* * *

Михаил Орлов был арестован 21 декабря, в 19 часов. А далее — путешествие из Москвы в Петербург. Впрочем, первые «объяснительные» ему пришлось писать ещё до отправки (отъезды были раньше) в столицу:

«Должен согласиться, что в нынешних неожиданных обстоятельствах, где осторожность должна быть первым правилом правительства, сия мера (его, Орлова, арест и опечатывание его бумаг! — А. Б.), сколь ни жестока для моего сердца, есть мера столь же мудрая, сколь необходимая. Я знаю, государь, что давно нахожусь в сомнительном состоянии, но знаю также, что все подозрения, павшие на меня, суть последствия обстоятельств, а не моей виновности…

Наконец, в Петербурге готовятся ужасные происшествия, бунт, кровопролитие, начало общего переворота. А я живу здесь в Москве, ничего не знаю, ни с кем переписки не веду, редко езжу в собрания, малость к себе принимаю, занимаюсь собственными делами и воспитанием сына. Государь! Можно во многом мне упрекать, но не в трусости, ниже в подлости. Ежели б я был заговорщиком, я был бы там, где заговор исполняется…