Читать книгу "Росстань - Альберт Гурулев"

Конечно, лучше бы всего оказаться в этих местах со своей семьей, да только где теперь она, семья? Да и была ли она? Суета, непонимание друг друга, нервозность по мелочам, навязывание друг другу своего восприятия мира — это было. Хоть и худо сейчас Лахову, а было еще хуже.

Но ведь если он, Лахов, тоскует о родственных душах, рядом с которыми так хорошо жилось еще в недавней молодости, — значит, и другие люди, давние его приятели, испытывают почти то же самое? Так ли это? Так выходит. А как иначе? «Ну, а что ты сам-то сделал, чтобы избавиться от мучающей тебя разобщенности?» — подумал Лахов и сплюнул в раздражении на землю: фраза получилась шаблонно-газетная, скорее оболочка от фразы.

Лахов вспомнил, что он хоть и находится на берегу озера, а с Байкалом еще и не встретился: не испил его воды, не омылся в его воде. Хоть ведь — жара! — пил уже. Пил, да только из термоса. По привычке. Привык, что прошло время, когда из озер и рек можно было безбоязненно пить воду. А из Байкала, слава богу, еще можно!

Лахов сбросил с ног легкую обувку, напоминающую сандалии, взмахивая руками и чуть приседая на галечнике от колкой боли в подошвах, побрел в воду. Ледяной холод тотчас охватил ноги, проник внутрь, в самые кости, и Лахов поспешил выскочить на плоский, окатанный и отшлифованный тысячелетними волнами камень. Получилось хорошо: вроде и не на берегу стоишь, вода кругом, но и ноги в тепле. Байкал, пригревшись под солнцем, дышал размеренно и спокойно, выплескивая на берег в такт дыханию даже не волну, а короткие, слабые и почти бесшумные приливы и отливы. Иногда Байкал через равные промежутки вздыхал глубже, прилив становился более шумным, вода взбугривалась, чуть-чуть подтопляла камень, на котором стоял Лахов. И ногам становилось прохладно, даже знобко, но это была приятная знобкость, какую ощущаешь около маленького ледничка, притаившегося до самой средины лета где-нибудь на северном склоне хребта, среди душной тайги. Лахов присел на корточки и, сделав ладони лодочкой, зачерпнул воду и стал пить. Вода уже не казалась такой холодной, нутро просило большей прохлады, но пить эту легкую и живую воду было по-праздничному приятно. Лахов омыл лицо, руки и, охваченный вдруг молодым азартом, плюхнулся с камня, ужал себя под воду с головой, вынырнул, торопливо взмахивая руками, проплыл малый круг и выбросился на камень. Ухающее от холодного испуга сердце колотилось где-то не слева, а в самой середине груди, и Лахов, успокаивая сердце, растирал грудь и живот, чувствуя, как от чистого холода Байкала кожа стала крепкой и упругой. Лахов ощутил себя бодрым, отдохнувшим и готовым ехать. И тут же спохватился: куда ехать? Почему? Ведь он только что приехал, приехал на Байкал, приехал отдыхать. И Байкал — вот он. Пора начинать отдыхать.

Дрова для дневного небольшого костра он отыскал около старой лиственницы, одиноко выросшей на каменистом склоне. Лиственница была старая, отмирали и высыхали ее нижние ветви, ветер сламывал их, и под лиственницей и чуть ниже по склону копился сушняк. После короткого купания солнце уже не казалось таким горячим, и Лахов не стал одеваться, чтобы сберечь кожу от ожогов, в одних плавках ходил за дровами, ладил костер, и ему казалось, что тело его, как губка, впитывает солнце, теплый ветер, запахи трав.

Обед он сварганил быстро, бросив в закипевшую воду добрую пригоршню вермишели и тушенку, сохранившуюся у него от каких-то давних запасов. Почти тотчас вскипел и второй котелок, предназначенный для чая, и Лахов сыпанул туда чуть ли не четверть пачки заварки, отставил котелок в сторону. Прозрачная байкальская вода начала окрашиваться в янтарный цвет, цвет быстро набрал силу и густоту. Можно было приступать к обеду, но Лахов все чего-то медлил, тянул время, будто ждал кого-то.

На следующий день Лахов запланировал рыбалку. Он достал из багажника одноместную резиновую лодку, осмотрел ее со всех сторон, ощупал прорезиненную ткань и остался доволен: лодка была старой, пожалуй, почти пятнадцатилетней давности, но еще выглядела вполне прилично и плавать на ней около берега, с известной оглядкой, было еще можно. Насос от лодки он забыл дома, а скорее всего, давно потерял, не заметив потери, а теперь прищлось накачивать лодку ртом. От частых и напряженных вдохов и выдохов закружилась голова и вспомнился забытый опыт: если уж пришлось так накачивать лодку, то не нужно ждать, когда мир поплывет перед глазами, почаще давать себе короткий отдых или уж, по крайней мере, не спешить.

Весь день Лахов слышал в долинке многошумный, сливающийся в единый хор перескрип кузнечиков, самой подходящей в это время года наживки, посчитал, что кузнечиков здесь прорва, и не спешил ими обзавестись, а когда уже под вечер пошел их ловить, оказалось, что кузнецы, утомившись за день, куда-то попрятались. С трудом отыскав с десяток затаившихся прыгунов, Лахов подумал, что на первый случай, на самую раннюю, на восходе солнца, рыбалку будет и этого достаточно, а там, когда прихлынет жаркий день и снова взбодрит кузнечиков на труды и песни, он причалит к берегу и наловит их сколько нужно.

В заботах о предстоящей рыбалке прошел остаток дня. Лахов собирался в поездку при большой спешке, на рыбалку в последние годы он выбирался крайне редко, от случая к случаю, все рыболовные снасти содержались в беспорядке, и теперь приходилось распутывать глубоководные настрои — системы из семи убывающих по весу грузил, — подбирать поплавки. Крупное, почти десятисантиметровое тело поплавка, вырезанное из пенопласта, должно быть так сбалансировано с грузилом, чтобы оно почти полностью скрывалось под водой и на поверхности оставался лишь тонкий и высокий стержень, с приметной нашлепкой наверху. Вот уж тогда даже самая слабая поклевка будет заметна.

И он жил уже предстоящей рыбалкой. Вечером, когда в долину опустились сумерки и на берегу стало как-то бесприютно и у Лакова даже появлялось острое желание взять и пойти к соседям — там поблескивал костерок, — он убедил себя, что лучше всего лечь спать пораньше и уже до восхода солнца быть на воде. Если бы нашлось еще какое дело, да его, дело, и можно было бы придумать, Лахов, не страдал бы так от одиночества, но заняться хоть чем-нибудь мешала темень, и он с радостью ухватился за мысль лечь спать. А потом спать — это тоже занятие. К тому же еще и привычное.

Лахов хоть и лег рано и уснул вроде быстро, а вот проспал, проснулся уже при солнце. Он бы спал еще, если бы не жара и духота. На ночлег Лахов устроился в машине, поднял все стекла и зашпилил их изнутри не столько от лихого человека, сколько по давней привычке, и оставил приоткрытыми лишь треугольнички поворотных стекол. Ночью спать было хорошо, и лишь когда солнце взошло над крутой горой, прикрывающей долину с северо-востока, и высветило долину, в закрытой машине стало душно и жарко. Лахов проснулся, открыл все стекла и лежал еще несколько минут, прогоняя сонную одурь и вытирая со лба липкий пот. Самое лучшее время для рыбалки было упущено, белый день давно вступил в свои права. Лахов вяло прошел к Байкалу, долго плескал себе в лицо холодной водой, вымывая остатки сна, а когда умылся и огляделся вокруг, то понял, что порыбачить еще вполне можно. Хоть и высоко солнце, но считай, что еще утро, да еще раннее, седьмой час всего. И все хорошо в мире: Байкал тихий и голубой, небо голубое, вся долинка цветет желтыми степными маками, в море плавают нерпы — их черные головы то и дело появляются над водой. Борта резиновой лодки ослабли, где-то сквозь потертую ткань проходил воздух, но все равно лодка еще могла держать человека на воде, и Лахов совсем пришел в хорошее настроение.