Читать книгу "Богиня маленьких побед - Янник Гранек"

– Но ведь число возможных вариантов представляется поистине бесконечным.

– Что такое бесконечность по сравнению с этим десертом?

– Все зависит от того, о какой бесконечности мы ведем речь.

– Еще один вопрос полностью в духе нашего непревзойденного математика. Все дороги ведут к Гёделю, не правда ли, Энн?

– Вы уже доели пирог, господин Сикози?

– Моя дорогая Эрнестина, здесь мы подошли не к границам разума, но к пределам возможностей моего желудка. Объявляю вам: я пас, вы меня победили.

Француз увидел на столе подарок Энн, открыл наугад сборник и певучим голосом произнес несколько строк.

– CE SERAIT… pire… non… davantage ni moins… indifféremment, mais autant… LE HASARD[135].

Лео налил себе еще и процедил сквозь зубы:

– Это еще что за тарабарщина? Я не понимаю по-французски.

– Лео, мне было бы проще еще раз доказать теорему о неполноте, чем объяснить вам поэзию Малларме. Здесь можно говорить исключительно об ощущениях. О наслаждении сталкивающихся друг с другом звуков. Белизна листа и буквы типографского шрифта этой каллиграммы прекрасно дополняют друг друга.

Француз показал Лео страницу со строками стихотворения: облако, истрепанное прописными и строчными буквами.

– Гениальная интуиция самой природы нашего физического мира. Той самой пустоты, в которой кружат в хороводе несколько зернышек случая.

– Встав на этот путь, мы вскоре вдруг выясним, что кулинарные книги Тины таят в себе сокровенный смысл Вселенной.

– Экий вы неверующий! Неужели вы всего лишь «машина Тьюринга»? Как можно не замечать неизмеримое богатство фразы «Бросок костей не исключает случая»?

– Я не верю в случайности. Только в алгоритмы. Для математика вы слишком любите слова.

– Если одни черпают математическое вдохновение в пицце, то почему бы другим не черпать его в Малларме?

В проеме двери возник Адамс, выражение лица его тут же изменилось, он стал похож на человека, внезапно осознавшего, что главная часть праздника прошла без него.

– Пьер, эти молодые люди бессовестно покушаются на ваше время.

– Отнюдь. Французы в конечном счете всегда оказываются на кухне.

Келвин извинился за вынужденную необходимость лишить гостя очарования и обаяния Эрнестины; им нужно было утвердить порядок проведения конференции, намеченной через два дня. Пьер Сикози с сожалением встал, учтиво попрощался с дамами и горячо пожал руку Леонарду, который с трудом удерживал себя в границах вежливости. Келвин взял сына за плечо, попросил подойти к наследнику Ричардсона и засвидетельствовать ему все свое почтение. Лео вырвал из блокнота листок, нацарапал на нем свой телефон и, ни слова не говоря, протянул Энн. Он ничуть не изменился, и уязвленного эго математика, вынужденного уступить в споре, оказалось достаточно для того, чтобы испортить ему настроение.

Кухня вновь стала тихой и уютной. Тина налила себе в крохотный граненый стаканчик пунша и прикурила сигарету. Энн тоже пора было уходить. Эрнестина сунула ей в руки подарок в виде посудины от «Таперваре», отказаться от которого было бы просто преступлением, с такой силой прижала молодую женщину к своей необъятной груди, что та чуть не задохнулась, и прошептала на ушко: «Позвони ему, дуреха!»

Когда за последним гостем закрылась дверь, Келвин вернулся в свой персональный ад: Вирджиния то и дело подливала себе джина жестами, баллистика которых была весьма приблизительной.

– Хочешь, чтобы они сошлись? Энн – бледная копия Рэчел. У твоих внуков будет бледная рожица и большой нос, унаследованный от отца. И на какой день прикажешь мне назначить бар-мицву?

– Ты несешь полную ерунду.

Она поболтала стакан, в котором тут же зазвенели льдинки.

– Мое сознание ясное как никогда. Ты всегда питал слабость к ее матери.

– По всей видимости, Вирджиния, ясность твоего сознания начинается уже с утра, причем все раньше и раньше.

46. 1958 год. Этот старый поросенок Альберт умер

Дорогие потомки, Если вы не стали справедливее, миролюбивее, рациональнее и в целом разумнее нас, то ступайте к черту. Это благочестивое пожелание со всем уважением изрек ваш покорный слуга.

Альберт Эйнштейн, текст послания потомкам

Я бродила по саду, выискивая куда бы пристроить мое новое приобретение: пару розовых фламинго из окрашенного гипса. Курт наблюдал за моей суетой, лежа в шезлонге. Несмотря на теплый весенний воздух, он не стал снимать пальто, ноги прикрыл пледом и, уступая своей последней блажи, натянул на голову вязаную шерстяную шапочку. Я поднялась на крыльцо и высмотрела идеальное место: рядом с беседкой. Их кричащий розовый цвет будет прекрасно гармонировать с зеленью лужайки и нежным багрянцем камелий. Я установила трофей и отошла назад, чтобы полюбоваться произведенным эффектом: не заметить нелепую композицию было невозможно. Я заранее предвкушала немой упрек в глазах мамаши Гёдель. Взгляни, Марианна, что может натворить женщина с посредственным вкусом.

– Моя мать вряд ли оценит подобную причуду.

– Ничего, переживет. Главное, что мне нравится.

– Она и так не в восторге от того, что ей придется остановиться в отеле.

– У нас нет выбора. Ты же не можешь поселить ее вместе с братом на одном диване!

– Мои родные впервые в Принстоне, а мы вынуждаем их платить за отель. На мой взгляд, это не очень красиво.

– Ты забыл, сколько денег посылаешь им каждый месяц? И это при том, что твой брат хорошо зарабатывает!

– Твоя мать живет с нами, а мою я не могу приютить даже на несколько дней.

– Тебе не остается ничего другого, кроме как оплатить номер Марианны. Но вот твой брат пусть раскошеливается сам!

После восемнадцати лет разлуки Марианна и Рудольф Гёдели наконец-то соблаговолили навестить нас в Принстоне. Грядущая встреча приводила Курта в восторг, он испытывал облегчение от того, что нам не придется самим ехать в Европу, но в то же время понимал, что нового витка семейной войны избежать не удастся, и очень от этого переживал. Ему было непонятно, почему я затаила на них злобу: в чувствах других он совершенно не разбирался. Я пообещала вести себя хорошо: кормить их на убой и прогуливаться по Принстону с улыбкой на устах. Но только до тех пор, пока она не станет меня доставать! Признаю, Курт никогда не упрекал меня в том, что я потратилась на дорогу, привезла сюда мать и поселила ее у нас. Но то был форс-мажор: я не могла оставить ее умирать одну в богадельне. Она не могла самостоятельно дойти даже от своей комнаты до кухни. И мне не раз доводилось в самый последний момент перехватывать ее на улице – она считала, что вышла на Ланге Гассе.