Читать книгу "Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева"

— Думаю, это нетрудно сделать.

— Я буду возмущена и, не сдержав праведного родительского гнева, немедленно отчитаю великого князя.

— В присутствии свидетелей, ваше величество?

— Естественно. Их список мы составим заранее. Мой выговор будет твёрдым, и в заключение я заявлю, что хотя более года воздерживалась от решения по поводу просьбы фрейлины Нелидовой уволить её из придворного штата, нынче ради прекращения семейных ссор считаю необходимым его принять.

— Но великий князь может начать возражать.

— При его самолюбии — никогда! У него не будет иного выхода, как молча принять эту горькую пилюлю. И я достаточно знаю крошку Нелидову, чтобы быть уверенной — она тут же уедет из Гатчины.

— И перестанет там бывать?

— Зачем же? Если у неё хватит сил и средств, она может туда приезжать из Петербурга, когда душа её захочет.

* * *

Давид, славный Давид умер бы здесь с голода со своими шедеврами. В ходу только портрет. Госпожа Лебрен берёт в столице за портрет /голову/ 3—4 тысячи франков, и здесь за копированный портрет /в рост/ платят по 15 000 ливров. Я видел портрет польской графини, стоивший 30 000 франков. Он действительно хорош, но в Париже ему было бы хорошей ценой 1000 экю /3000/ франков... Хотя русские и не знатоки, но хотят того, что их поражает и доставляет им удовольствие; тогда они платят широко.

Пьер Александр Парризо.

Письмо из России. 1793.

Е.И. Нелидова, великий князь Павел Петрович

— Катишь, вы слышали о конце Людовика XVII?

— Конце, ваше высочество? И его тоже?..

— Его нет, но уничтожен он не менее изощрённым способом. Я говорил вам, тысячи раз говорил: так называемый народ не знает ни сострадания, ни сожаления. Он с такой же лёгкостью расправляется с детьми, как и с венценосными особами. И чтобы это чудовище не уничтожало всё вокруг себя, необходима железная лоза и крепкая рука. Только так!

— Но что всё же случилось, ваше высочество? Вы не хотите ввести меня в подробности?

— Почему же. Они могут помочь привести вас в чувство и вернуть из заоблачных эмпирей на грешную и страшную землю. Что вы знали о маленьком наследнике французского престола?

— Я? Пожалуй, только то, что он родился через 2—3 года после вашего пребывания в Париже.

— Нашего с вами пребывания. И при рождении получил титул герцога Нормандского. А четырёх лет, после смерти старшего брата, объявлен дофином.

— И что вместе со своими венценосными родителями оказался в тюрьме Тампль.

— Так вот, после казни Людовика XVI, своего родного брата, граф Прованский провозгласил племянника королём Франции.

— И это предрешило его судьбу.

— Что значит — предрешило его судьбу? Его судьба была предрешена его рождением! И что же вы полагаете — лучше жить, отказавшись от своих королевских прав и достоинств, чем публично заявить о них? Впрочем, эти вопросы вам непонятны — они доступны только венценосцам.

— Но ведь маленький принц ещё в июне 1793-го был разлучён с королевой-матерью.

— И передан в руки некоего сапожника-якобинца, который вместе с женой издевался над ним, как умел, вымещая свою злость против всех монархов мира. Но этого бунтовщикам показалось мало. Через полгода они заключили юного короля в Тампль или какое-то иное тюремное помещение. Одного года пребывания в нём оказалось достаточным, чтобы принц заболел, и даже тюремщики вынуждены были сообщать муниципальному совету о резком ухудшении его здоровья.

— Этого малютки в десять лет...

— Да-да, ему было отказано во всякой врачебной помощи. Врачи, оказывается, просто не допускались к маленькому Людовику. И только тогда, когда страшные опухоли появились у колен и всех суставов, его осмотрели доктора и пришли к выводу о безнадёжности состояния.

— И они отказали ему в помощи? Как когда-то отказывали сёстрам государя Петра Алексеевича и Анне Леопольдовне...

— Что за идиотское сравнение, мадемуазель Катрин! Что за сравнения! В случае с царевнами, да и с правительницей речь шла о необоснованном захвате престола — иначе поступать с подобными претендентами было просто невозможно. А здесь так называемый народ, уличный и деревенский сброд, посягнул на самую идею монаршего правления. Неужели вам непонятна разница?

— Конечно, понятна, ваше высочество. Но и там, и там страдали просто люди. Если Пётр Великий уже вернул себе отнятые у него права, то можно было проявить больше милосердия к пожилым и ни на что не покушавшимся женщинам. Своим тёткам. Так, мне представляется, было бы вернее перед лицом Всемогущего.

— Они просто надоели моему великому прадеду. Они не раскаивались в душе в содеянном.

— Но они ничего не сделали.

— Не вам об этом судить. Монарх всегда прав в своих действиях! Вы слышите, всегда! Здесь нет предмета для обсуждений. Короче, 8 июня 1795 года король Франции Людовик XVII скончался. Ему не было оказано никаких почестей. Его опустили на кладбище Сен-Мартен в общую могилу. Вы слышите — общую! Короля Франции! И специально залили негашёной известью, чтобы от тела ничего не осталось. И это при множестве свидетелей, чтобы ни у кого не возникло сомнения в его смерти. И не существовало возможности должного перезахоронения.

— Помните, ваше высочество, я сопровождала вас в Александрову слободу, под Москвой. И там глубоко в земле два могильных камня без надписей. Царевен Марфы и Федосьи Алексеевны — их удалось задним числом вынуть из общей могильницы. Наверно, под рукой не оказалось извести. Или — они не были её достойны.

* * *

Мы были очень любезно приняты, но здесь я очутилась в атмосфере, совсем не похожей на петербургскую. Вместо непринуждённости, господствующей при Императорском дворе, я нашла здесь стеснение, всё было натянуто и безмолвно. Великий князь, который, впрочем, очень умён и может быть приятным в обхождении, если он того желает, отличается непонятными странностями, между прочим, дурачества устраивать всё вокруг себя на старый прусский лад. В его владениях тотчас встречаются шлагбаумы, окрашенные в чёрный, красный и белый цвет, как это имеет место в Пруссии, при шлагбаумах находятся часовые, опрашивающие проезжающих, подобно пруссакам. Всего хуже — что эти солдаты — русские, переодетые в пруссаков; эти прекрасные на вид русские, наряженные в мундиры времён короля Фридриха I, изуродованы, этой допотопной формой. Русский должен оставаться русским. Он сам это сознает, и каждый находит, что он в своей одежде, коротком кафтане, с волосами, остриженными в кружок, несравненно красивее, чем с косою и в мундире, в котором он в стеснённом и несчастном виде представляется в Гатчине. Офицеры имеют вид, точно они срисованы из старого альбома. За исключением языка, они во всём прочем вовсе не похожи на русских. Нельзя сказать, чтобы эта метаморфоза была умно задумана. Мне было больно видеть эту перемену, потому что я чрезвычайно люблю этот народ.