Читать книгу "Красный свет - Максим Кантор"

Власов должен был отчитаться о взятии Гжатска, а как поступить с Середой, оставили на его усмотрение – вероятно, можно было предложить идти в обход Середы, но Власов считал такое поведение неразумным.

Той же линии поведения он придерживался в дальнейшем, когда сотрудничал с Гиммлером: мог просить десять дивизий для создания Русской освободительной армии – иначе не будет эффекта массового участия русских людей в войне на стороне Гитлера, а когда получал предложение создать три дивизии – соглашался с тем, что и этого достаточно. Поступать следовало так, как диктуют обстоятельства, война имеет собственную логику развития событий.

Приказ Власов, командующий 20-й армией, отдал Иссе Александровичу Плиеву, который своих конников ценил.

Плиев, не сказав ни слова, повесил трубку, имитировал разрыв связи – и когда Власов перезвонил спустя минуту, ординарец Плиева отрапортовал генералу Власову, что Плиев уже отбыл в штаб полка руководить атакой. Власов своим лающим крестьянским матом послал ординарца «бегом! бегом!» – догонять Плиева. Ординарец генеральский мат выслушал и повторил, что Плиев отбыл на автомашине.

– Я минуту назад с ним говорил!

– Так точно! Говорили, товарищ генерал.

– И он что, уехал?

– Так точно, товарищ генерал!

Плиев же спешил, понимая, что Власов не остановится – пришлет нарочных, заставит перейти в наступление – и надо такой приказ упредить.

Плиев жалел своих солдат, большинство кавалеристов были с юга – ростовские, новочеркасские казаки – цены им нет, удалым ребятам. Пройдет двадцать лет, и в 1962-м мирном году генерал Исса Александрович Плиев будет командовать расстрелом рабочих в Новочеркасске, расстрелом сыновей тех самых казачков, которых он спасал сегодня. Пройдет двадцать лет, и он скомандует открыть огонь про демонстрации, просившей снизить цены на мясо и молоко – осатанели рабочие люди за шесть лет правления Хряка, – но военной зимой сорок первого Плиев людей берег.

Связавшись с полком, Плиев приказал выдвигаться немедленно, путь до Середы пройти лесом и ждать подкрепления пехоты – 50-го полка Немова и 74-го полка майора Кривошапки. Прежде еще выдвинутся лыжники – проведут разведку. При подходе подкрепления – атаковать Середу из леса, расстояние все же будет вдвое не таким смертельным, как при длительной лобовой атаке. Таким образом Плиев надеялся сократить неизбежные потери.

Но и этот приказ Плиева, приказ щадящий и, сколько позволяла ситуация, разумный, был гибельным: как ни сокращай расстояние – поле остается открытым; хоть от леса до Середы было вдвое короче, чем от дороги, все равно кавалерии надо было пересечь открытое снежное пространство. И на этом открытом пространстве – в точности как на площади перед райсоветом в Новочеркасске в 1962-м – будут бить по казакам в упор, без промаха.

– Наст не выдержит, – говорили конники, – лошади по грудь увязнут.

– Это кто ж такой план придумал?

Ординарец сказал вестовому, тот – своему товарищу, и скоро полк знал, что существует приказ, который стараются обойти и не исполнить, однако исполнять его неизбежно придется. Все уже знали, что как только подойдет полк Кривошапки – как услышат выстрелы во-о-он оттуда, – начнется конная атака, и атака будет в лоб, через поле – и в поле кавалерию расстреляют.

В то время в конном строю уже воевали редко – это было самоубийством. Конница использовалась как самая подвижная и легкая моторизованная часть войска – малая механизация. На лошадях доезжали до места боя, но бой вели спешившись, пускали в ход гранаты и карабины, а коней отдавали коноводам. Но – и это понимали все – атака через снежное открытое поле может быть только в конном строю. Как иначе пройти смертоносное пространство по снегу – здесь требуется стремительный рейд.

Придется оставить легкие пушки, тачанки, пулеметы – придется атаковать так, как атаковала чапаевская конница. Возьмем карабин, по паре гранат. Вот и все.

Сначала перейдут речку Рузу, а там и поле близко. Им велели седлать и выдвигаться к реке. Жить оставалось недолго.

Собирались офицеры быстро: так они жили последние полгода – поднимались ночью, совали ноги в сапоги, оставляли дома, в которых пробыли две недели. Иногда казалось, что уже привыкли к дому – но шинель в скатку, личные вещи в мешок, а кружку, ложку да смену белья денщик соберет. И много ли вещей у офицеров – картонный сидор не набьешь, болтаются вещи в чемодане.

Пока застегивал портупею, коротко поговорил с Додоновым – они стояли за печкой, другие не слышали.

– У тебя жена была в Сухановской тюрьме, – сказал Додонов.

– Откуда знаешь?

– Коконов сказал. Я с ним в двадцать восьмом вместе служил в охране, он потом поднялся высоко – а я не продвинулся.

– Что ж ты из охраны ушел? – сказал ему Дешков. – Охранял бы сейчас важных людей.

– Я Троцкого охранял. Мне, кстати, Коконов посоветовал уйти – нюх у него на такие дела. Знаешь, как Троцкий людей называл? Злые бесхвостые обезьяны.

И Додонов добавил:

– У нас половина личного состава в Сухановку попала.

То, что Додонов сказал, означало большую степень доверия – так Дешков понял.

– Пошли, – сказал Дешков. – Прощай, хозяйка.

– Прощайте, – сказал вслед за ним и Додонов. И Панчиков тоже кивнул: мол, прощайте.

– Крестик верните, – сказала Панчикову хозяйка, Пелагея Полосина. Она вышла за офицерами на мороз. – Крестик взяли с комода, так вы его нам верните, товарищ капитан, это дочке моей батюшка подарил. Он нам дорогой.

– Какой еще крестик? – спросил старуху капитан Панчиков. Он стряхнул с рукава крючковатые пальцы Полосиной.

– Крестик православный отдать надо, – и Полосина уцепилась двумя руками за капитана.

– По коням, выдвигаемся! – Крик разнесся по домам. Грохали ставни, ночная деревня зашевелилась.

– Крест отдайте!

– Что ты взял у нее? – спросил Дешков.

– Да что ж я взял? – сказал Панчиков. – И не стыдно лгать пожилому человеку! Умирать идем за тебя, бабка. Совесть имей, женщина.

– Хлеб у меня брал. У дочки хлеб брал. А сейчас крест взял.

– Я умирать иду за вас, охраняю вас, – сказал Панчиков, предвосхищая логику рэкетиров девяностых годов. – Кусок хлеба пожалели.

– Так вот ты откуда хлеб брал? – сказал Успенский. – А мне говорит: достал… Веришь, Серега, я не знал! Честно, не знал. Я думал, излишки выпекают.

– Хлеб-то не ваш, – усмехнулся Панчиков по адресу хозяйки. – Не представляйте дело так, словно это продразверстка. Если разобраться, вам армия этот хлеб дала – это наш хлеб, солдатский.

Было черно, и мороз жег офицерам лица. Из открытой двери избы – полусвет; серая полоса теплого воздуха, чуть светлее уличной черноты, падала на лицо капитана Панчикова. Лицо капитана можно было рассмотреть – оно выделялось серым пятном в темноте.