Читать книгу "Сибирские перекрестки - Валерий Туринов"

* * *

Трелевочный трактор «Дэте», завывая мотором, двигался по хорошо укатанной и прибитой хлыстами лесин дороге в темноту леса и зимнего утра. На этой широте, куда судьба забросила Софрона, в январе светает только в середине дня, да и то чуть-чуть, всего на час-два.

Софрон дремал, держась одной рукой за щит трелевочника, чувствуя под боком тепло двигателя. Сегодня он пришел к конторе, откуда бригады отправляются с утра на лесосеки, пораньше, занял самое уютное место на «Дэтешке»: между кабиной и щитом, на ящике с инструментом. Здесь удобно было сидеть, и рядом был теплый двигатель. На щите же ехать было холодно, ветер, постоянно тянет скатиться вниз по щиту. Но и там, на верху щита, почти всегда сидят рабочие. Так бригады каждое утро едут в тайгу…

Софрон не заметил, как подъехали к лесосеке.

– Софрон, Корней! – раздался над ним голос бригадира, вылезающего из кабины. – Кончайте вчерашний повал! И по-быстрому! Мы с Платоном пойдем валить вон туда, – показал он рукой на стену хвойного леса и, подхватив длинными жилистыми руками бензопилу и бачок с заправкой, зашагал долговязой походкой к новой делянке.

И Софрон представил, как тот неторопливо, методично, профессионально начнет укладывать одну за другой лесины, которые, перед тем как упасть, подкошенные пилой, вздрогнут верхушкой, как будто прощаясь с собратьями, медленно сдвинутся с места и, набирая скорость, с шумом будут падать на землю, взметая тучи снежной пыли.

Через две-три смены от делянки ничего не останется. То, что уцелеет от вальщика, который безжалостно пройдет с бензопилой, валя не только деловую древесину, но и молодняк, мешающий работать, подомнут и покалечат падающие деревья, раздавят трактора, разворачиваясь и вытягивая чекеровкой хлысты, уничтожат сучкорубы, усердно работая топорами с длинными ручками и разжигая огромные костры. И надолго, на десяток лет, все здесь вокруг станет похоже на место побоища гигантских сказочных великанов, зарастет кустарником, сорным лесом, задавив ценные породы деревьев.

– Ну что – пойдем?

– Закурить найдется? – попросил Корней.

– Найдется.

Деньги у Корнея не водились. Поэтому никогда не было у него ни закурить, ни поесть в обед. Все, что получал, он проигрывал в карты. Хорошо еще догадывался вносить деньги в котлопункт сразу после получки. Так он обеспечивал себе завтрак и ужин.

Свистун пробовал избавить Корнея от этой пагубной привычки и, говоря, что клин вышибается клином, хотел приучить его к выпивке. Пускай хотя бы сам пропивает свои деньги… Куда там! Очень скоро махнул на него рукой… И Корнея по-прежнему обирали все кому не лень.

– Хорошо им с «бугром», навалят за час на полдня… А тут целый день маши топором… И коэффициент у нас ниже, – забубнил Корней, не особо расположенный к работе.

– Ты же начинал работать толкачом! – оборвал его Софрон. – Почему не захотел? Не понравилось? Не всякую лесину мог взять! То-то! Слаб оказался! Когда ее, метровую в обхват, нужно сдвинуть, да еще в сторону, куда, она не смотрит, глаза на лоб лезут от натуги! А ты говоришь, час-два! Молчал бы!.. Давай начинать. Время в обрез: видишь – трелевочник поджидает… Иди чекеруй!..

В обед молча съели два куска хлеба с сахаром, которые захватил Софрон. Натопив снега, выпили кипятку вместо чая и так же молча приступили к завалу, который уже успел соорудить «бугор» вместе с Платоном.

* * *

В середине зимы Софрона перевели с лесосеки на раскряжевку. На раскряжевке, в бригаде, сортировщиком работал Никита. Человек еще молодой, недисциплинированный, мог иногда, по своему желанию, не пойти на работу. Запойным не был, а просто не выходил на работу – и баста. Да и когда появлялся в бригаде, особого рвения у него к работе не было. Бригада страдала, мужики поносили последними словами Никиту и хотели избавиться от него.

Мастер решил заменить Никиту и направил в бригаду вместо него Софрона. Бригада ожила, дело пошло ритмично… Никита же погулял немного, отдохнул, а потом ушел на лесосеку сучкорубом.

Через некоторое время стали поговаривать, что Софрон выжил Никиту из бригады. Софрон понял, откуда дует ветер, и особенно не обижался. Что с него возьмешь!..

На раскряжевку трелевочник притаскивал обычно волоком с делянки воз хлыстов, которые размечали, разделывали электропилой на бревна и раскатывали по бунтам. Раскряжевку, как правило, вели где-нибудь на высоком берегу, под которым в пойме реки, у самого берега, закладывали бунты. Их строили, так как укладка леса в бунты чем-то напоминает строительство. И построить их нужно так, чтобы они не завалились в сторону и не имели слишком крутой покат к реке. Иначе весной опасно будет сбрасывать бревна в воду. Бунт строят, накатывая один ряд бревен на другой по двум параллельным ромшинам. При этом ряды легко накатывать, а потом, весной, можно легко сбросить в воду.

Прошло месяца два. Софрон втянулся в новую работу. Она даже стала нравиться ему. В той мере, в какой может нравиться тяжелая физическая работа. К такой работе просто привыкают, перестают замечать ее тяжесть. У него появилась сноровка в обращении с бревнами, когда с высокого берега нужно было точно попасть бревном на две заградительные слеги в бунте… Если промажешь, то бревно улетит между бунтами и его придется вытягивать оттуда всей бригадой. За что спасибо мужики не скажут. Да и не всякое бревно можно вручную вытянуть на бунт.

Сумеречные дни зимы остались позади. Часто стала наведываться солнечная погода. От ежедневной работы на морозе, а теперь еще и на солнце лицо, шея и руки обветрились, покрылись темно-грязным загаром. Ромшиины казались теперь легче и таскать их стало удобнее.

Софрон даже физически ощущал, как на плечах и спине наросли бугры мышц.

В конце марта, в яркий солнечный день, случилось то, чего Софрон опасался. Точнее, днем этого не могло случиться.

Он закончил раскатку бревен, бросил телогрейку на бунт и с удовольствием растянулся на ней, подставив лицо теплому весеннему солнцу… И задремал…

Очнулся он уже на своей койке, в общежитии. Рот был, казалось, набит языком, болело все тело, голова налилась тяжестью и отказывалась что-либо соображать.

Повернув голову, он увидел женщину, сидевшую на табуретке рядом с его койкой.

«А-а! Это же наша фельдшерица, – с трудом узнал он миловидную женщину, на которую давно засматривался. – Зачем? Что ей надо?! Разве она не видит, что я чертовски хочу спать… И сейчас мне не до нее!»

Он отвернулся к стене… Все равно пристает, тормошит…

«Да отстань ты!» – чуть не кричит он, как ему кажется, и снова проваливается в темноту…

Проснулся. В комнате никого не было. Попробовал встать, вроде бы получается. С трудом восстановил в памяти вчерашний день и сразу же все понял… Припадок случился днем… Этого он никак не ожидал. Впервые днем!..

Он вспомнил последний припадок, который разразился, как всегда, ночью, в общежитии, и, наверное, был самым ужасным. После него Софрон не мог нормально есть несколько дней, настолько сильно он разбил себе голову, особенно челюсти. Тогда, в ту ночь, он очнулся на полу, весь разбитый, с прикушенным языком и лицом, вымазанным кровью… Вид у него был ужасен… В комнате стояла тишина. Все спали… Он с трудом, на трясущихся руках и ногах, вскарабкался на свою койку и провалился в беспамятство до утра.