Читать книгу "Двор чудес - Мишель Зевако"

Манфред таранил дверь плечом, колотил кулаком…

При каждом ударе из его груди вырывался звериный храп.

— На помощь! Помоги, Манфред!

В эту минуту она забыла мать, отца — всех: один любимый мог ее спасти!

Шум свирепой борьбы за дверью затихал. Это был уже крик агонии. И вот прозвучал победный рык хищника, настигшего добычу — короля, который ничего не слышал:

— Не помогут! Ты моя!

— Скамья! — крикнул вдруг Рагастен.

Все шестеро подскочили к огромной дубовой скамье, тяжелой и длинной.

Какой невероятной силой они подняли и понесли эту катапульту, которая первым же ударом с грохотом высадила тяжелую дверь?

И все шестеро, не разбирая дороги, в крови, не похожие даже на людей, ворвались в опочивальню.

Жилет стояла за грудой кресел и еще отбивалась…

В тот же миг Манфред был рядом с ней!

Она улыбнулась самозабвенно, горделиво, нечеловечески радостно и в блаженстве закрыла глаза: ей стало спокойно…

Он же схватил ее, взвалил, кряхтя, на плечо (для чувств было еще не время), одной рукой придерживал, в другой потрясал кинжалом. Король, опешив, остолбенев от несказанного изумления, звал подмогу: ему казалось, что очень громко, на деле же чуть слышно.

Манфред бросился в переднюю. Остальные бегом окружили его. Из передней они кинулись в коридор. Теперь они услышали новые крики.

— Это у государя! — кричали голоса.

Появились пять, десять, двадцать придворных, по большей части полуодетых. Шестеро пошли прямо на них. Впереди шел Рагастен. Его тяжелая шпага отсвечивала в полумраке коридора. Он рубил ею, словно плетью хлестал; шпага в его руке свистела; раздавались грозные клики…

И на дюжину шагов в коридоре, до самой лестницы в парк, остался кровавый след.

Все шестеро были ранены. Но на их пути лежали трупы. За ними громыхал безумный рык короля, отошедшего от столбняка:

— Держи! Держи! Убью!

С этим рыком бледный Франциск догонял их с кинжалом в руке.

Когда он выбежал на лестницу, его глазам явилось такое зрелище: Манфред бешено несется вниз по лестнице. Жилет у него на плече. Вокруг них четверо — не люди, а демоны.

А толпа придворных, сквозь которую они пронеслись, как пушечное ядро, теперь с воплями прыгает вокруг одного-единственного существа на верхней ступеньке, которое продолжает бой, нечеловечески вращая шпагой, и смеется еще более нечеловеческим хохотом!

— Трибуле! Трибуле! Трибуле!

Этот троекратный вопль вскипел на устах Франциска I — вопль суеверного ужаса, старой ненависти и свирепой радости.

— Трибуле! — заорала и беснующаяся толпа придворных. Спросонья в этом имени послышалась труба Страшного суда…

Как?! Трибуле жив! Как! Его труп вышел из Бастилии, где, точно знал король, он сгнил в одном из подземелий! Наваждение? Морок?

— Трибуле! — громко крикнул шут. — Да, Трибуле! Трибуле, государь! Трибуле, мои судари! Здравствуйте, Ваше Величество! Здравствуй, падаль! Пошли прочь, собаки! Берегитесь шута — он с хлыстом!

XXXIX. О шуте французского короля

С бешеным криком толпа накинулась на Трибуле. Десять шпаг одновременно направились на него. Одна ранила его в лоб, другая — в плечо.

Он отступил на две ступеньки вниз, прикрываясь широким мулине — неодолимым сверкающим барьером для нападавших. Стеснившись, сжавшись, толкаясь, они мешали друг другу, а он один заполнял всю ширину лестницы непрестанным блеском и свистом тяжелой рапиры.

Это было решение, дерзкое до безумия. Трибуле это знал. Он должен был погибнуть! Да! Погибнуть без сил, раздавленный, пронзенный множеством ударов… Но товарищи его успеют унести Жилет в безопасное место.

Он медленно спускался, ступень за ступенью. Минуты две-три уже были выиграны. Он продолжал держаться и насмешливым, едким, пронзительным голосом бичевал нападавших:

— Это вы, господин Бриссак? Вы по-прежнему первый рогоносец Франции? А, милейший маркиз де Флери! Как поживала ваша любезная сестрица после того, как государь ее обрюхатил? Не спешите так, господин де Се! Дофин, которому вы уже пять лет даете жену напрокат, будет очень тревожиться!

Кровь струилась по нему. Особенно мешала кровь из раны на лбу: она заливала глаза.

Он вытер лоб левой рукой. Рука была тоже красна от крови, и когда он отнял ее от лица, лицо превратилось в маску Красной Смерти — такую страшную, грозную, блестящую, что толпа нападавших задрожала от ужаса и попятилась…

Трибуле спустился еще на несколько ступенек. Лестница за ним почти кончилась. Он мог одним прыжком соскочить в парк, затеряться в темноте, спастись… Но он остался.

— Это демон! — вопили обезумевшие придворные.

— Да ладно! — смеялся в ответ Трибуле. — К вам демона посылать? Много чести! Это просто шут, лизоблюды. Стойте-ка! Пропустите Франциска де Валуа! Он хочет подойти ко мне поближе.

И действительно, Франциск I, сжав в руке кинжал и весь бледный от ярости, стал спускаться, расталкивая толпу.

— Берегитесь, государь! — умоляли его придворные, но расступались.

Через пять секунд король и шут стояли друг против друга, а нападавшие разом остановились, как будто заключили перемирие.

Король издал какой-то рык, которого никто не понял. Но Трибуле понял. Этим страшным нечленораздельным рыком король именовал свою дочь — дочь Трибуле!

— Где Жилет? — рычал король.

— Мразь! — прогремел шут таким громовым голосом, как будто и впрямь разразилась гроза.

* * *

Король, без кровинки в лице, занес кинжал. Но он еще не опустил его, как скрюченный шут распрямился во весь рост и со всех сил запустил шпагу над толпой придворных, столпившихся за Франциском.

И не успел король опустить кинжал, как раскрытая ладонь шута со звоном обрушилась на лицо короля такой страшной пощечиной, что перепуганным придворным показалось, что стены замка готовы обрушиться, чтобы скрыть от мира это невероятное святотатство.

Трибуле стоял без оружия и смотрел, как на бред, на рвущуюся к нему по лестнице толпу. Он стоял весь в крови, скрестив руки. Он был величествен.

Куча людей навалилась на него. Десятки кинжалов заблестели, как молнии. Десятки кинжалов пронзили, продырявили ему горло, грудь, плечи, живот… Перекошенным в агонии ртом он изрыгал кровь.

Склонившиеся над ним получили в лицо последнее оскорбительное проклятье. И он умер — умер тогда, когда умиротворенные губы при последнем содрогании хотели прошептать:

— Прощай Жилет… дочь моя…

Так душа несчастного героя отошла с именем, в котором для него были вся любовь и вся жизнь…