Читать книгу "Бить или не бить? - Игорь Кон"

Биографы поэта (Rooksby, 1997) допускают, что эта сцена придуманная, воображаемая. В годы обучения в Итоне и затем в Оксфорде интерес Суинберна к теме усугубился. В письме от 1867 г. он писал, что две самые интересные вещи в Итоне – это река и эшафот для порки. По признанию поэта, наставник (тьютор) жестоко его порол, однажды следы порки сохранялись больше месяца. Что не помешало ему позже посещать в Лондоне специальный бордель, написать форменную оду порке и выступать против отмены телесных наказаний – только не палкой, которая оставляет синяки, а розгой. По словам биографа Суинберна, итонские библиотекари и сейчас мягко отговаривают школьников, желающих увидеть оригинал рукописи «The Flogging Block».

Значительно более откровенен австрийский писатель барон Леопольд фон Захер-Мазох (1838–1895), прославившийся прежде всего описанием подобных переживаний. В своих воспоминаниях детства Захер-Мазох рассказывает:

«Устроившись в каком-нибудь темном и отдаленном закоулке дома, принадлежащего моей бабушке, я с жадностью поглощал жития святых, и, когда читал о пытках, которым подвергались мученики, меня бросало в озноб и я приходил в какое-то лихорадочное состояние…»

В десятилетнем возрасте на это наслоилось другое впечатление. Мальчик случайно подсмотрел, как тетка, в которую он был тайно влюблен, изменяла мужу с красивым молодым человеком, а когда муж в сопровождении двоих друзей ворвался в комнату, ударила его кулаком и выгнала всех троих мужчин, а заодно и любовника, вон.

«В этот момент злосчастная вешалка упала на пол, и вся ярость г-жи Зиновии излилась на меня.

– Как! Ты здесь прятался? Так вот же я научу тебя шпионить?

Я тщетно пытался объяснить свое присутствие и оправдаться: в мгновение ока она растянула меня на ковре; затем, ухватив меня за волосы левой рукой и придавив плечи коленом, она принялась крепко хлестать меня. Я изо всех сил стискивал зубы, но, несмотря ни на что, слезы подступили у меня к глазам. Но все же следует признать, что, корчась под жестокими ударами прекрасной женщины, я испытывал своего рода наслаждение <…>

Это событие запечатлелось в моей душе, словно выжженное каленым железом» (Захер-Мазох, 1992).

Самый знаменитый раб и одновременно поэт розги в русской литературе Федор Сологуб (1863–1927), в отличие от многих своих современников, не оставил после себя ни подробной автобиографии, ни воспоминаний, ни записных книжек. Его дневник то ли утерян, то ли уничтожен, а так называемая «Канва к биографии» скорее похожа на развернутый план романа. В то же время все его творчество имеет автобиографический характер, где красной чертой проходит тема эротической порки. Это прекрасно показано в книге М. М. Павловой, из которой заимствованы все последующие факты и цитаты (Павлова, 2007).

Все началось с детства. Мальчик рано потерял отца, а его мать, Татьяна Семеновна, считала главным средством воспитания порку и жестоко наказывала сына за малейшую провинность или оплошность. Своим суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели – покорность и смирение, но фактически сформировала у него ярко выраженный садомазохистский комплекс. Описания материнской порки занимают центральное месте в дневниках и интимной лирике не только юного, но и взрослого Кузьмы Тетерникова.

Истомившись от капризов

И судьбу мою дразня,

Сам я бросил дерзкий вызов:

– Лучше выпори меня.

Чем сердиться так сурово

И по целым дням молчать,

Лучше розги взять и снова

Хорошенько отстегать.

Мама долго не томила,

Не заставила просить,

Стало то, что прежде было,

Что случалось выносить.

Мне никак не отвертеться,

Чтоб удобней было сечь,

Догола пришлось раздеться,

На колени к маме лечь.

И мучительная кара

Надо мной свершилась вновь,

От удара до удара

Зажигалась болью кровь.

Правда страшная побоев

Обнаружилася вся:

Болью душу успокоив,

Я за дело принялся.

(27 октября 1889)

Порою свяжут. Распростерто

Нагое тело. Круто мне,

И бьется сонная аорта,

И весь горю я, как в огне.

И как мне часто доставался

Домашних исправлений ад!

Для этого употреблялся

Общедоступный аппарат,

Пук розог. Быстро покрывался

Рубцами обнаженный зад.

Спастись от этих жутких лупок

Не удавалось мне никак.

Что не считалось за проступок!

И мать стегала за пустяк.

<…>

Потом березовые плески;

Длиннее прутья, чем аршин;

Все гуще, ярче арабески,

Краснеет зад, как апельсин.

И уж достигла апогея

Меня терзающая боль,

Но мама порет, не жалея,

Мою пылающую голь.

Бранит и шутит: – Любишь кашу?

Ну что же, добрый аппетит.

Вот, кровью кашицу подкрашу,

Что, очень вкусно? Не претит?

(26 октября 1899)

После смерти матери (в 1894 г.) обязанности порки взрослого старшего брата взяла на себя его сестра. Ольга Кузьминична хорошо знала особенности психосексуальной жизни брата. Когда он работал учителем и жил вместе с матерью в Вытегре, эта тема откровенно обсуждалась в их переписке:

«Пиши, секли ли тебя и сколько раз». «Ты пишешь, что маменька тебя часто сечет, но ты сам знаешь, что тебе это полезно, а когда тебя долго не наказывают розгами, ты бываешь раздражителен, и голова болит». «Маменька тебя высекла за дело, жаль тебя, что так больно досталось, да это ничего, тебе только польза». «Маменька хорошо делает, что часто тебя сечет розгами, польза, даже и для здоровья».

Позже она заменила ему в этом качестве мать.

В «Канве к биографии» имеется запись: «1894–1907. Сестра. Секла дома, в дворницкой, в участке». Эту запись подтверждают стихотворения цикла «Из дневника»:

– Что топорщишься, как гоголь!

Не достать тебя рукой!

А скажи, вчера не строго ль

Обошлася я с тобой?

Вишь, инспектор, важный барин! —

Раскричалася сестра, —

А давно ли был отжарен

Розгачами ты? Вчера?

Дома ходишь босошлепом, —

Для смиренья так велю, —