Читать книгу "Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву - Руслан Хасбулатов"

Президент — спит. Открыл другую дверь — на диванах спят Попов, Лужков — все, разумеется, в одежде. Честно говоря, я обрадовался: нашлись мои потерянные «гости».

Побыв в подвале минут 20, почувствовал себя как в клетке — не хватает воздуха. Вернулся вместе с сопровождающим к железной двери. Охранники у нее явно с неохотой стали крутить колесо, открывая толстенную стальную дверь. Через минут 40 с облегчением добрался в свой кабинет через темные коридоры, натыкаясь на людей с автоматами у лестниц, у коридорных поворотов.

К утру психологическая напряженность возрастала. Тревожные вести поступали из радиорубки (Александр Политковский и Александр Любимов), из штаба Руцкого и генерала Кобеца. От дыма костров и напряжения, буквально висящего в воздухе, даже в здании стало трудно дышать. А может быть, было просто страшно на подсознательном уровне. Но этот страх, разумеется, подавлялся волей и решимостью. После того как погасли все огни, по коридорам послышался топот множества людей, — кто-то растерянно куда-то бежал, кто — занимал заранее заготовленную оборонительную позицию. Мы решили всех женщин удалить из здания, они, разумеется, не хотели, прятались. Кстати, женщины-журналистки так и не выполнили этой команды. По радио непрерывно передавали указания Руцкого и Кобеца: «Будьте спокойны и бдительны. Не поддавайтесь панике. Люди, стоящие вокруг здания, отойдите на 50 метров. Если пойдут танки, расступитесь. Те, кто внутри здания, расположитесь по двое у окон. Никого не пускайте внутрь. Возможна провокация. Отряды КГБ будут пытаться проникнуть в здание под видом наших защитников. Если кто-то будет вламываться в окна, в двери, стреляйте без предупреждения

Мне принесли противогаз, кажется, профессор Андрей Кокошин, заместитель директора Института США и Канады, мой консультант. Он с группой сотрудников института помогал мне анализировать обстановку. Около часа ночи я расслышал первые выстрелы. Подошел к окну, выходящему на площадь. «Не подходите к окну, — закричал один из охранников, — на крыше СЭВ снайперы, они держат под прицелом ваш кабинеты!»

Кто-то сообщил, что у американского посольства убиты двое. Раздалась еще одна очередь, и небо осветилось голубоватой вспышкой. С площади слышались крики и грохот. Через час напряжение несколько спало. Очередное сообщение, на этот раз переданное непосредственно помощнику Ельцина Льву Суханову одним западным послом, свидетельствовало, что время взятия парламента перенесено на 4 утра. Это сообщение подтвердилось через другие источники. Но это уже на меня не действовало — я был твердо уверен, что нападения уже не будет. Они это должны были сделать ночью…

…Самое опасное время — с 4 до 5 часов утра. Это установили психологи. Притупляется внимание и реакция. Вот тогда они и начнут действовать, но вряд ли это произойдет, но этого не знали люди — наши защитники. Поэтому это был критический период для защитников Белого дома в психологическом аспекте. Надо было их поддержать словом, подбодрить. В это время зашла Белла Куркова. Говорю: «Пойдем в радиорубку; я хочу выступить перед нашими защитниками».

Спустились в подвал и по темным коридорам добрались до радиорубки. Любимов сообщил, что сейчас будет выступать исполняющий обязанности Председателя Российского парламента Руслан Хасбулатов, и уступил место перед микрофоном. Что можно сказать тысячам людей, жадно слушающим мертвую, предрассветную тишину светлеющей ночи? Что сказать этим усталым, полуголодным, промокшим под дождем, но столь неукротимым, бесстрашным людям, единственное оружие которых против танков и вооруженных до зубов солдат — их собственные тела?

Я начал с характеристики той бессердечной преступной клики, которая нами правила в течение 70 лет. Вспомнил цинизм, жестокость, отсутствие чести, порядочности и совести всех поколений «вождей» начиная с ленинских времен. Напомнил свержение Хрущева, агрессию против Чехословакии, никчемную 10-летнюю войну в Афганистане, попытки вооруженным путем подавить мирные демонстрации в Тбилиси, Таллинне, войну между Азербайджаном и Арменией, неспособность Кремля решить ни одной проблемы общества. Изложив свою позицию в отношении совершенного переворота, сказал, что ранее, отвечая на многочисленные вопросы, задаваемые мне по поводу возможности переворота, я отвергал такую возможность. «Я ошибся, — совершившие переворот оказались бесчестными людьми, предавшими своего президента и свою страну. Они, похоже, никогда не знали и не понимали народ, который готов принять смерть, но отвергает рабство, в которое нас хотят загнать…»

В общем, говорил я минут 30. Потом мне сказали, что это, как и первое мое выступление 19 августа, было одним из лучших выступлений и — что самое важное — в исключительно нужное время, когда наступила крайняя физическая и психологическая усталость людей. Их надо было как-то морально успокоить, внести какую-то долю уверенности, сказать теплое слово, укрепить веру в наш успех…

Кажется, я нашел такие слова, возможно, я вложил в и усталые тела и души хоть каплю живительной силы, — во всяком случае, мне этого хотелось…

На штурм войска не решились, не пошла и армия — лидеры ГКЧП все-таки остановились на краю пропасти — они не захотели запятнать себя невинной кровью. Я не считаю это их трусостью, нерешительностью. Скорее — это ответственный подход, вдруг проснувшийся именно на краю пропасти, куда мог увлечь их страх, если бы он охватил их, превратившись в панику. Конечно, они проигрывали. Но силу (армию) не использовали. Многое познается в беде, многое отмечает память о поведении людей. Многое. Всего не опишешь. Например, такой случай: кто-то из руководителей обороны — Кобец или Руцкой, не помню уже, — прислал группу военных, человек 8—10 мне на помощь. Но у меня был и свой штаб, да и людей, я считал, достаточно — главное, усилить президента. Поэтому предложил немедленно пройти к одному из главных помощников президента. Дальше излагаю то, что передал позже мне, лукаво посмеиваясь, офицер. Они вошли в кабинет, строго, по-военному, подошли к его хозяину, офицер только было открыл рот для доклада, как раздался вопль: «Это не я — я ни при чем, это все Ельцин и Хасбулатов!..» Этот «начальник» подумал, что пришли его арестовать. Я смеялся, но потом попросил, чтобы этот эпизод остался в тайне.

Штрих

19 августа, помнится, где-то вечером, в одну из многочисленных на дню встреч с Ельциным, он вдруг спросил: «О семье позаботился? Я своих укрыл». Я даже растерялся. Ответил: «Да нет, не думал, жена и дети в Медведково, на севере Москвы

О том, что после моего выезда из Архангельского на дачу явилась группа захвата, я узнал только 22-го со слов племянницы и дочери. Оказалось, что после этого «визита гостей» они сразу же выехали на нашу городскую квартиру.

Поинтересовавшись семьей у помощников вечером 19-го, я узнал, что охрану семьи взяли на себя жители нашего дома вместе с моими студентами и преподавателями из Плехановского института. В общем, не знаю, как другие наши руководители, но в течение трех суток я не имел возможности поговорить с семьей — не было времени, да и не особенно был уверен, что из этой «каши» выберусь живым. Написал второпях только небольшое письмо и положил в сейф — уничтожил его 22-го. Сын, Омар, был тогда в Америке, он учился в университете Адама Смита, непрерывно звонил матери, все время «информировал» ее — в Америке все новости начинались с «русского фронта», и он о событиях в Москве, похоже, знал не меньше, чем моя семья и наши соседи.