Читать книгу "Гипсовый трубач: Дубль два - Юрий Поляков"

Писодей вспомнил, как в детстве мать повезла его на новоселье к школьной подруге, получившей отдельную квартиру у станции «Лосиноостровская». Сойдя с электрички, они заплутали в новостройках, ища нужный дом, и, свернув с трамвайных путей в переулок, вышли вдруг на дачную улицу, немощеную, с носатыми чугунными колонками вдоль дороги, с большими оживленными лужами, оставшимися с весны. По сторонам, за почерневшим забором пенилась лиловая и белая сирень, ветвились яблоневые сады и высились, один краше другого, деревянные дачные терема, словно созданные, как остров Буян, мановением Царевны-Лебедь. Дома были удивительные: с затейливыми башенками, резными балкончиками, изысканными мезонинами, просторными верандами, витражными окнами. На маковках и коньках крутились флюгерные петушки и русалки, а из-за штакетин на прохожих смотрели интеллигентные люди с тяпками в руках.

Пройдя дачный поселок насквозь, они вышли, наконец, к дому подруги – длинному и нелепому, как упавший на бок небоскреб. Спустя лет пять (чаще не получалось) Светлана Егоровна снова отправилась навестить подругу и снова взяла с собой подросшего Кокотова. На месте волшебного дачного островка торчали бело-синие жилые башни, похожие на гигантские пакеты молока, поставленные в ряд. Лишь немногие кусты сирени да одинокие старые яблони посреди газонов свидетельствовали о том, что еще совсем недавно здесь существовал сказочный деревянный городок…

Андрей Львович пристально огляделся, но долгожданной Натальи Павловны не обнаружил ни в беседке, ни поблизости. Он посмотрел на часы: стрелки показывали пять минут восьмого. Для достоверности автор «Нежной жажды» решил перечитать счастливую эсэмэску, потому что, замороченный беспардонным режиссером, вполне мог перепутать время свидания. К счастью, на светящемся дисплейчике обнаружился новый конвертик, присланный, наверное, в то время, когда Кокотов, не чуя конечностей, мчался к месту встречи. Он торопливо распечатал месседж:

О, мой рыцарь! Замешкалась с сюрпризом. Еду, еду, еду! Буду к 20.00. Почему женщины всегда опаздывают к счастью? Н. О.

Осмыслив прочитанное, писодей пришел в восторг – оттого, что вожделенная встреча все-таки состоится, и в отчаянье оттого, что ждать еще почти целый час. Чтобы скоротать время, он решил осмотреть место свидания и с этой целью взошел на шаткий, местами подгнивший пол беседки. Как водится в такого рода уединительных сооружениях, сиденья, колонны, перила были испещрены предосудительными надписями и рисунками. Изображения и слова от множественных покрасок почти изгладились и распознавались с трудом, впрочем, некоторые, напротив, выглядели вполне отчетливо. Судя по малограмотному простодушию, большинство похабных артефактов оставила молодежь из ближнего рабочего поселка «Луч», незаконно забиравшаяся сюда в поисках нехорошего отшельничества. Но некоторые строки, полные тихой скорби по уходящим жизненным силам, явно были начертаны насельниками Дома ветеранов. Попадались даже стихи, и в некоторых угадывалась мастеровитая муза комсомольского поэта Бездынько:

Незаметно дни идут,

Как вода сквозь невод.

Мой неутомимый уд

Превратился в «неуд».

На сиденье белела вырезанная ножом надпись, настолько свежая, что не обтерлись еще острые древесные заусенцы:

ЗЛАТА + САВВА = ЛЮБОВЬ

Речь шла, конечно же, о позднем чувстве, соединившем знаменитую воздушную гимнастку пятидесятых Злату Воскобойникову и великого джазового воротилу сороковых Савелия Степановича Ящика. Возможно, выковыривая лезвием эту сердечную клятву, надо думать, последнюю в своей жизни, он и опоздал на интервью к Имоверову несколько дней назад. Продолжая осмотр места свидания, Кокотов внезапно оторопел и отпрянул, подавив приступ рвоты: в углу нагло свернулся черствый фекальный крендель довольно внушительных размеров. Андрей Львович с отвращением ощутил себя невольным персонажем прозы известного отечественного фекалофила Сорокина.

Не веря глазам своим, писодей осторожно тронул подсохшее безобразие мыском кроссовки, надеясь затолкать его поглубже под сиденье, но только проломил корку. Из свежей глубины выглянул потревоженный зеленый жучок и снова исчез, зато вокруг сразу, в полном соответствии с народной мудростью, повеяло дачным нужником. Ну какое, какое романтическое свидание может быть в такой атмосфере? Мозг автора «Полыньи счастья», изнемогая, напрягся в поисках выхода, и нашел-таки! Для разминирования беседки требовалось всего несколько лопухов, но росли они, насколько помнил писодей, возле самой дороги, проходившей метрах в двухстах от беседки.

Прикинув направление, он двинулся напрямик через парк, разводя руками желтеющий ольшаник и спотыкаясь о гнилые пеньки, покрытые мхом и мелкими трилистниками кислицы. Кое-где в траве вспыхивали ярко-оранжевые ягоды ландыша да попадались кучки фиолетовых рядовок. Местные старички, промышляющие грибами, не брали их, считая поганками. Неожиданно впереди показался незнакомец в красной болоньевой куртке, но, осторожно приблизившись, писатель понял: это всего лишь молоденький полутораметровый клен с ослепительно пунцовыми узорчатыми листьями.

Андрей Львович различил впереди дорожную насыпь, а под ней огромные лопухи, но не заметил рабицу, натянутую на бетонные столбы, которые он принял в сумраке за березовые стволы, и в результате с разбега воткнулся в металлическую сетку носом. Убедившись, что кожа не содрана и кровь не идет, он двинулся вдоль ограды, ища неизбежный проход, ибо заборов без дырок не бывает. Исключение при Советской власти составляли военные объекты, а при капитализме – поместья олигархов. И точно: вскоре у самой земли обнаружился разрыв сетки, вполне достаточный для проползновения. Переживая за свои новые джинсы и пуловер, Кокотов уже припал по-пластунски к почве, когда услышал вдруг голоса. Писодей посмотрел наверх и увидел две машины, припаркованные на обочине одна за другой. Впереди стоял серебристый джип, похожий на тот, в котором приезжал давеча Ибрагимбыков. Вторую тачку писатель, будучи автомобильным невеждой, идентифицировать не сумел, сообразив лишь, что стоит она кучу денег.

Разговаривали двое, и голоса их показались знакомыми. Андрей Львович, присмотревшись, узнал Ибрагимбыкова в кожаном плаще и Дадакина, одетого как на пикник. Слов он различить не мог, но по жестам, движению рук, очерчивающих в пространстве какие-то спорные контуры, нетрудно было догадаться: коварный рейдер предлагает помощнику Скурятина землю за прудами, а тот возражает, рассчитывая на большее. Чтобы расслышать спор злоумышленников, автор «Сумерек экстаза» решил подобраться ближе, но, подлезая под сетку, неловко хрустнул сухими кустами малины и замер, уткнувшись лицом в траву, пахшую осенней грибной прелью.

Поднять голову он отважился, когда услышал, как хлопнула дверца автомобиля. Дадакин уже сел в машину и выставил из окна на прощанье лапку, которую Ибрагимбыков благодарно пожал. Значит договорились! Помощник начфукса отбыл. Однако этим дело не кончилось. Рейдер вынул телефон и с кем-то связался. Через две минуты показалась иномарка, явно дожидавшаяся где-то поблизости. Она остановилась возле джипа, но водитель не вышел, а лишь опустил темное стекло. Ибрагимбыков, почтительно склонившись, стал неслышно докладывать. Наблюдательный писатель даже не сомневался: в машине сидит босс. В позе рейдера, отчитывающегося о проделанной работе, была та солидная холуеватость, какую иногда замечаешь у генералов, выслужившихся из адъютантов и бумажных штабистов. Отрапортовав и получив одобрение (о чем свидетельствовало рукопожатие), мерзавец сел в джип, и, подождав, когда уедет руководство, укатил следом. Кокотов наконец добрался до кювета и смог, обстрекавшись крапивой, сорвать три больших лопуха.