Читать книгу "Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов"

Высадив матросов, Филатов приказал вылавливать японцев, но некоторые уже навсегда скрылись в пучине. Остальную команду связали, владельца судна и нескольких матросов привезли на «Диану».

Рикорд приказал развязать владельца судна, покорно стоявшего перед ним на коленях. Поманив его, Рикорд пошел в каюту. Японец опять упал на колени. Рикорд усадил его, допытался у него, что он штурман и купец Токатай-Кахи. Рикорд вспомнил весь лексикон, перенятый от Леонзаймо. Штурман пояснил, что занимается торговлей, идет с товаром из порта Осаки на Итуруп. За свою свободу может уплатить хорошие деньги.

Рикорд поморщился — «при чем здесь деньги». Старался, как мог, пояснить пленнику цель своего визита, показывал на берег, называл имя Головнина.

Такатай-Кахи в ответ пожимал плечами, покачивал сочувственно головой, его глаза светились жалостью, и вдруг он, что-то вспомнив, улыбнулся, коверкая слова, произнес:

— Капитана Мура на Мацмае. Рикорд схватил его за плечо.

— Мур?! А где остальные?

Японец растопырил шесть пальцев, пояснил: «С ним».

— Головнин там есть?!

Такатай-Кахи недоуменно пожимал плечами и что-то тараторил, а Рикорд тряс его и повторял:

— Головнин, капитан Го-лов-нин!

Внезапно в глазах японца сверкнул огонек, он поднял вверх обе руки и сказал:

— Капитана Хаварин не любит табак, капитана Мура любит табак. — Рикорд был вне себя от радости, крикнул Рудакова, у дверей каюты столпилась половина экипажа.

— Наши товарищи в целости!

У Рикорда будто свалился с души камень, растаяла смертельная тоска. «А ведь этот человек для меня находка!» Тут же созрел план: оставить заложников человек пять-шесть с Кахи, попробовать начать переговоры. Если не удастся, идти в Петропавловск, чтобы успеть до ледостава. Заручиться полномочиями от губернатора и Миницкого и вернуться сюда весной…

К удивлению, Такатай-Кахи спокойно и даже с пониманием отнесся к предстоящему путешествию в Россию.

— Хорошо, я готов, — ответил он и только попросил о свидании со своей женой.

— Где же она? — удивился Рикорд.

— На моем судне «Кансэ-Мару». Рикорд тут же вызвал Среднего.

— Была там какая-то женщина в каюте капитана, но мы ее не неволили, — смеясь, пояснил штурман.

Рикорд вместе с Кахи поехал на «Кансэ-Мару», извинился перед японкой. Ее привезли на «Диану», разместили в каюте вместе с женой подлекаря, угощали чаем, конфетами, подарили разные вещи. Такатай-Кахи написал письма своим родственникам, начальнику на Мацмай. Объяснил, зачем приходила «Диана», сообщил, что русские строго наказали Хвостова и Давыдова. Диктуя письмо, Рикорд невольно подумал: «Который год из-за сих бедолаг сыр-бор горит. Они почитай который год свет покинули, а их все клянут, неловко как-то».

Будучи в Иркутске, он слышал историю этих лихих офицеров. В Петербурге их чуть было не отдали под суд, но они попросились на передовую, в действующий флот на Балтике против Англии и Швеции. Отличились в боях, искупили вину храбростью в схватках с неприятелем. Да не повезло. Загуляли в отпуску в столице, за полночь возвращались домой, прыгнули через разведенный мост, промахнулись, и Нева сомкнула над ними волны…

Покинув залив Измены, «Диана» успела до ледостава в Петропавловск. Начались хлопоты. Предстояло получить разрешение Петербурга на новый рейс к берегам Японии, выколотить деньги на снаряжение «Дианы», заручиться посланием иркутского губернатора к японцам.

Рикорд поступил мудро, разместившись на берегу вместе с Такатай-Кахи в одном доме. Этим он сразу расположил к себе пленника. Такатай-Кахи был опечален. «Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же, как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях».

Долгими зимними вечерами «почтенный друг, добрый Такатай-Кахи» обучал родному языку, посвящал Рикорда в тонкости японского бытия, готовил к предстоящим испытаниям…

В тот самый день, 6 сентября, когда матросы «Дианы» с лейтенантом Рудаковым пленили «штилюющее японское судно», Головнина и Мура повели под конвоем в замок губернатора.

…Сразу после поимки беглецов поместили в обычную тюрьму с преступниками, где они томились до начала июля. За эти месяцы не раз пришлось морякам «Дианы» испытать превратности японской темницы. Содержали их в камере с преступниками. На их глазах соседа-воришку несколько раз вызывали на экзекуцию в тюремный двор. На допросы беглецов водили со связанными руками.

Мур с Алексеем жили отдельно. Мур окончательно сошелся с японцами, всеми силами старался им угодить и, как сказал переводчик Теске, «просился в японскую службу». Когда японцы начали разбираться с побегом моряков, Мур всячески открещивался. Шкаев, слушая его речи, не выдержал и в сердцах сказал ему:

— Побойтесь Бога, Федор Федорович! Как вам не совестно? Разве вы никогда не надеетесь быть в России?

Между тем Мур «покушался исключить себя из числа русских и старался уверить японцев, что он родом из Германии». Зачем было лгать Муру, отец которого был англичанин, а мать русская, остается загадкой.

Головнин считал, что «японцы, погубив нас, могли бы отправить его на голландских кораблях в Европу для возвращения в мнимое его отечество, Германию, откуда он мог бы прибыть в Россию. Тогда, не имея свидетелей, в его воле было составить своим приключениям какую угодно повесть, в которой он, может быть, приписал бы свои дела нам, а наши себе и сделал бы память нашу навеки ненавистной нашим соотечественникам».

…Теперь, в замке, Мур преобразился, «стал говорить ласковее и дружески», причиной этому были вести с «Дианы».

Главный чиновник показал Головнину две бумаги от Рикорда. В первой он сообщал о целях своего визита японским начальникам, а вторая была адресована Головнину. Рикорд писал, что послал бумагу на Кунашир и «в надежде и страхе ожидает ответ, жив ли командир».

Японцы не разрешили Головнину отвечать на письмо товарища, да и ответ бы не дошел до адресата, «Диана» покинула японские воды… Весточка от друзей вселила надежду в сердца моряков, оставалось ждать лета и возвращения шлюпа… В Мацмай приехал новый буниос. Смена власти пошла во благо узникам. Их наконец-то перевели из общей камеры в «прежнее жилище, называемое по-японски „оксио“, наподобие изолированного места заключения». Пищу стали давать гораздо лучше, а сверх того каждый день поведено было давать по чайной кружке саке. Стали давать книги, дали чернильницу и бумагу.

Пленники пожелали выучить японское письмо, но им не разрешили и объявили, что «японские законы запрещают учить христиан читать и писать на их языке». Но скучать заключенным не давали. Из столицы прислали для обучения русскому языку еще одного ученого японца и голландского переводчика.

Головнин возмутился. «Странно, мне кажется, — сказал он переводчику, — что губернатор по приезде своем сюда нас не видел и не объявил нам еще, какое решение в рассуждении нас сделало японское правительство, а хочет, чтоб мы учили присланных из столицы людей».