Читать книгу "2017 - Ольга Славникова"

– После смерти вы попадете не ко мне, – возразила Тамара с мягкой улыбкой, держа на отлете пушистый, на синюю гвоздику похожий микрофон. – Там, где мы будем, каждому воздастся по вере. «Гранит» работает здесь, по эту сторону черты. Мы стараемся для живых людей: родных и близких усопшего. Мы рядом, чтобы смягчить утрату и облегчить труд похорон.

– Расскажите, расскажите подробнее! – нетерпеливо воскликнул Митя, жадно вглядываясь в жертву, не выказавшую пока ни малейшего признака замешательства. Многие в студии подались вперед, тут и там женские глаза увлажнились, какой-то тощий активист, морщинистый, словно почерканный карандашом вдоль и поперек сердитого лица, уронил с колен исписанные листочки.

– Я постараюсь объяснить как можно понятнее, – начала Тамара, доброжелательно глядя на собравшихся. – Мы все хотим жить хорошо, на современном уровне. Нас интересует мебель, бытовая техника, одежда. Но прощание с близкими – тоже часть нашей жизни. Каждому из нас однажды приходится это делать. Разве не важно, чтобы ритуал прошел достойно? Разве не смягчается горе, если усопший уходит от нас, окруженный красотой? Но смотрите: все вокруг усовершенствуется, только не похороны. Меняются стили, технологии. А у нас по-прежнему эти вульгарные цветочки из бумаги, гробы с кружевцем. Все это отдает инвалидностью, тюрьмой. Кто обычно подвизается в нашей сложной области? Инвалидные артели и бандиты. Уже это одно бросает на ритуал угрюмую тень. У близких, провожающих усопшего, возникает чувство обреченности, многие потом страдают депрессией…

– А вы праздник, что ли, хотите устроить из похорон? – петушиным голосом выкрикнул с места активист.

– Друзья, вопросы госпоже Крыловой зададите после, – осадил активиста нарумяненный Дымов. Было, однако, заметно, что он доволен разогревом аудитории, толкавшейся локтями и ерзавшей на стульях.

– Отчего же, я отвечу, – откликнулась Тамара, посылая тощему гаду одну из самых мерцающих и драгоценных своих улыбок, какой многие большие персоны мечтали удостоиться. – Не праздник, конечно, но благородное, эмоциональное действо, как в хорошем театре. Для этого мы хотим убрать весь традиционный убогий антураж, предложить нашим клиентам совершенно иные концепции ритуалов…

– А про чувства у людей вы подумали?! – вдруг раздался в студии скандальный крик.

Камера быстро нашарила кричавшую: заплаканную женщину с желтыми волосами цвета банановой кожуры, в черном газовом платке и в черной майке с растянутым на рыхлом бюстгальтере логотипом «Adidas».

Аудитория сочувственно зашумела. Дымов, картинно сдаваясь, развел руками в белых кружевных перчатках. Одна из девиц, придерживая буденовку, побежала к женщине с микрофоном. Другие девушки из кордебалета, явно оставшиеся на сегодня без работы, столпились у декоративных надгробий и о чем-то темпераментно шептались, вхолостую пританцовывая одинаковыми сетчатыми ногами в лакированных туфлях.

– Да я уже спросила, пусть ответит, – сказала тетка в микрофон неожиданным мокрым басом. – Интересно, как она инвалидов поувольняла со своего «Гранита»…

– В самом деле, хотелось бы узнать, – перехватила микрофон уверенная дама в светлом деловом костюме, довольно тесно на ней сидевшем, – какова судьба работников из Общества слепых, которых, как известно, защищает закон?

– Ни один из инвалидов не уволен, просто мы перевели артели на выпуск другой продукции, – ответила Тамара с той особенной, отчетливой любезностью, по которой было понятно, что она уже общалась с уверенной дамой и мнение о ней составила невысокое. – Сейчас слепые клеят елочные игрушки и гирлянды, а мы у них все это закупаем для детских домов. Уверяю вас, такая работа, в которой много праздника, больше подходит для инвалидов. Они ведь наивны и чутки, как дети…

– У меня другая информация, – продолжала настаивать дама, крепко держа микрофон, к которому тянулось сразу несколько рук. – У нас есть жалоба от Серебрякова Геннадия Петровича, которого вы освободили от работы…

– Серебрякова мы именно освободили и отправили на лечение в наркологическую клинику, – перебила Тамара, быстро и некрасиво поморщившись, после чего вернула на лицо ледяную любезность. – Если бы мы этого не сделали, то Геннадий Петрович очень скоро оказался бы в числе льготных клиентов «Гранита». Меня удивляет, как вы сумели подбить этого бедного, ничего не соображающего человека на составление жалобы…

Последние слова Тамары потонули в кипучей набегающей музычке, под которую девицы, не успевшие рассредоточиться по местам, автоматически сделали несколько синхронных движений.

– Мы вернемся после рекламы! – выкрикнул, аварийно выныривая в кадре, кукольный Дымов.

Гробы закружились каруселью. Видимо, Митя все-таки трусил, несмотря на санкцию устроить судилище, спущенную, надо полагать, из медиа-службы самого губернатора. По экрану пошла рекламная заставка «А-студии» – солнце, видное из водной толщи, похожее на синюю яичницу, и веселый, с головой как калоша, прорезиненный дельфин. Далее длинноволосая фея, утопая в наслаждении, подставила сосуд под гладкую струю безалкогольного дамского пива – и Крылов, спасаясь от роковой красоты плавных рекламных существ, отправился на кухню, где бормотал пластмассовый, густо населенный тараканами радиоприемник. Мать, сердитая и сонная, сидела на табуретке перед чашкой желтого чая, на коленях у нее мурчала, растекшись толстым пятнистым блином, беспородная кошка.

– Значит, по телевизору показывают твою бывшую, – сказала мать бесцветно, почесывая пальцем щетинку на кошачьем нахмуренном лобике. – Она мне тут на все праздники подарки присылает. Сама глаз не кажет, боится. Отправляет шофера. Ну, а я все заворачиваю обратно, даже не смотрю. Сама бы явилась, я бы с ней поговорила. А то ишь, шоферов присылать, да еще разных, и все молоденькие, совести нет у нее…

Крылов, залившись краской, кое-как сдержался. Тамара всегда была хорошей, терпеливой невесткой, и если бы мать не вцепилась мертвой хваткой в эти прогнившие, шубой старых обоев покрытые стены, давно бы жила в приличной квартире. За свою почтительность и щедрость Тамара получала от свекрови только нелюбовь – органическую, с поджатыми лиловыми губами, без объяснений и причин; подарки от нее принимались только в виде украшений из жирного желтого золота – должно быть, и сейчас золотой перепутанный ком, с крупными мухами сережек и калачами массивных браслетов, хранится где-то в недрах отсыревшей мебели, куда и мать не заглядывает годами.

– Ну давай, беги обратно к ней, любуйся. Она уж и думать про тебя забыла давно. – Мать, сбросив с колен меланхоличную кошку, у которой вместо ушей были куцые рваные клочки, прибавила громкости радиопередаче, что-то толковавшей про неопознанные летающие объекты.

* * *

Пробиться сквозь безумие матери было невозможно. Похоже, сегодня все отказывали Тамаре в справедливости. Кое-как соорудив из ватной булки и зачерствевших, красных, как ссадины, ломтей ветчины подобие сандвича, Крылов вернулся к телевизору. Реклама уже закончилась, и во весь экран красовалась, поигрывая ожерельем из крупных шелушащихся жемчужин, госпожа Семянникова.