Читать книгу "«На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц"

но уже в 1920 г. в Катарро действие мораториума было прекращено приказом Главнокомандующего и операции были возобновлены. В течение двух лет с тех пор ликвидация просроченных залогов не производилась, и Петроградская Ссудная Казна выдавала вклады и заклады своим клиентам, пожелавшим их выкупить. О возобновлении операций было широко оповещено во всеобщее сведение, и сообщение об этом не только было известно вне пределов России, но имелись доказательства о проникновении его и в советскую Россию. Таким образом, клиенты Петроградской Казны могли предполагаться осведомленными о месте ее пребывания, о возобновлении ее операций и о возможных последствиях невыкупа залогов.

Помимо юридических соображений, в оправдание продажи просроченных закладов Ссудной Казны говорили и соображения финансового порядка.

Петроградская Ссудная Казна по закону должна была покрывать свои расходы из своих прибылей. Однако за время своего пребывания за границей, считая возврат ссуд, проценты, плату за хранение и другие сборы, в кассу Петроградской Ссудной Казны поступило 250 000 динар; расходы же ее с момента эвакуации из Новороссийска выразились в 231 000 динар и 6000 английских фунтов. Таким образом, Петроградская Ссудная Казна уже давно жила на средства Главного Командования.

Кроме этого, задолженность клиентов Петроградской Ссудной Казны превысила уже оценочную стоимость заложенных вещей. По оценке заклады стоили 2 015 000 руб.; под них было выдано ссуд 1 610 000 рублей и в середине 1922 г. проценты за ссуды достигли 600 000 рублей. После производства операций продажи (продажная стоимость, как известно, значительно выше оценочной), Главное Командование гарантировало возврат разницы между продажной ценой заклада и выданной ссудой с процентами по день продажи.

Таким образом, с Главного Командования снимался тяжелый груз содержания учреждения, которое становилось каким-то благотворительным. С другой стороны, клиенты Казны, спасенной от большевиков доблестью русских воинов, могли получить деньги, при других условиях потерянные для них навсегда.

Целый ряд лиц оценили такое положение. В целой серии благодарственных писем, клиенты выражают «глубочайшую признательность за присылку денег, выручившую из затруднений», желают «армии барона Врангеля счастливо вернуться на родину», благодарят за «точный расчет за серебро, которое считалось потерянным».

Один из врачей Петрограда на открытке с советской почтовой маркой и штемпелем «Ленинград» пишет, что не находит слов для выражения своей благодарности. Эти люди, фамилии которых, к сожалению, не могут быть оглашены, вследствие связи их или их родственников с советской Россией, оценили в полной мере факт спасения их имущества.

От продажи катаррского серебра было выручено 41 564 831,50 динар и в первую очередь выделен фонд для уплаты владельцам закладов. Стоимость заклада, выданная ссуда и причитающаяся разница определялась в фунтах стерлингов, и при выдаче сумм обращалось внимание на то, чтобы эти суммы выплачивались действительным владельцам закладов или их законным правопреемникам, но отнюдь не тем, кто приобрел квитанции на заложенные вещи при национализации банков, сейфов и частных квартир.

Оставшаяся после этого сумма, вместе с процентами и другими случайными поступлениями, составила «военный фонд» в 36 745 223,65 динар, который пошел исключительно на нужды Русской армии. Прилагаемая таблица дает детальную картину распределения этих расходов:

Слова H. Н. Львова о том, что «нарекания, сомнения, клевета посыпятся со всех сторон», блестяще оправдались.

Общественные организации, даже дружественные армии, старались сохранять «благожелательный нейтралитет». Справедливость требует признать, что только в кругах Высшего Монархического Совета, отношения которого к генералу Врангелю в это время оставляли желать многого, операция эта была признана правильной и целесообразной, и в этом отношении H. E. Марков занял определенную и твердую позицию.

В обывательских же кругах началась бессовестная агитация. В предвидении ее, особенно имея в виду, что вся операция совершается на чужой территории, хотя и с ведома центральной власти[39], необходимо было соблюдать величайшую осторожность – и то, что могло и должно было быть сделано открыто, обстоятельствами момента вынуждалось заволакиваться покровом тайны. Мы знаем, претендентов на российское наследство оказалось очень много. Несомненно также, что большевики употребляли все влияние для того, чтобы помешать операции. Сербское общественное мнение, легко поддающееся впечатлениям, могло заставить доброжелательно настроенное правительство к принятию мер – взять под свою опеку «брошенное» имущество.

Сами агенты Петроградской Казны находились в колебании. Кроме генерала Врангеля существовал ведь еще «центр» российской власти – Совещание Послов, – более спокойный и более подходящий к обстановке. Пока решался вопрос, к какому центру примкнуть, создалось психологическое состояние «в двойном подданстве». Это не содействовало быстроте и успешности операции. К тому же усвоенный многими взгляд на вывезенные государственные ценности, что «сохранение» их на чужбине должно быть вместе с тем источником существования «охраняющих», – заставлял кое-кого задуматься над «целесообразностью» и «законностью» этой меры.

В местную колонию проникли слухи и толки. Не лишен интереса факт, что кое-кем из местных беженцев был поднят вопрос о том, что если продажа совершится, то в первую очередь должны быть удовлетворены «катаррские» беженцы. Разгорелись чисто местные «локальные» аппетиты. Вид увозимых ценностей был настолько нестерпим, что даже не имевшие ни вкладов, ни закладов в Ссудной Казне чувствовали, что увозят их личное достояние. В «конфиденциальной и экстренно срочной» записке Русскому Комитету в Белграде, посланной, чтобы не перехватили иудеи, по пяти адресам, некто г. Ножин, который вследствие «недомогания нервно-переутомленного сердца» не мог прибыть в Белград и ограничился только упомянутой запиской, рисует таинственную и страшную картину того, что происходит в Катарро. Автор пишет, что он уже неоднократно обращал внимание видных русских и сербских деятелей на то, что Ссудная Казна – это «еврейское гнездышко» – является «советским передаточным пунктом». «Надо командировать полицейского с надежными наручниками». Факты, указываемые в записке, все сводятся к обвинению в «скрытом иудействе». Самый неоспоримый факт преступлений, по заявлению автора, о котором он говорит со священным трепетом (который, кажется, никак нельзя связать с «еврейством»), состоял в том, что к «возглавляющему Ссудную Казну г-ну Бензелю, поздним вечером, когда уже стемнело, прибыл из Дубровника на автомобиле милостивейший государь, полковник Военно-Судебного Ведомства, хорошо известный одному из наших г.г. сенаторов, производившему в Крыму дознание по делу г. Батюшина, – военный юрист Ре- или Рязанов. Прибывший о чем-то долго и весьма секретно совещался с Бензелем и умчался на автомобиле обратно в Дубровник. Рейс автомобиля туда и обратно – не менее 2000 динар».

Так росли фантастические слухи и сплетни.

* * *

Конечно, такое дело не могло укрыться от зорких глаз врагов армии.

В «Последних Новостях» от 22 июля 1922 г. под крупным заголовком «По примеру красных» сообщалось, что «чиновники генерала Врангеля распродают казну». «Местная русская колония, – сообщалось далее, – чрезвычайно взволнована распродажей частной собственности. Утверждают,