Читать книгу "В канун Рождества - Розамунда Пилчер"

Проколотые уши совсем не болят. Когда бабушка с мамой увидят сережки, они поймут, что я изменилась. Теперь я делаю то, что хочу. Теперь я могу сама принимать решения. Я уже не ребенок.

Когда я вернулась, то узнала, что к чаю был приглашен некто сэр Джеймс Эрскин-Эрл. Он взял старые часы Элфриды, чтобы их оценить. Кэрри сказала, что он съел шесть булочек.

Завтра первый день моей новой жизни.

24 СЭМ

Он открыл глаза. Было темно. Стоял колючий холод. Он и проснулся потому, что одеяло соскользнуло с кровати, и теперь дрожал под тонкой старинной льняной простыней. Занавески были распахнуты, и через окно, хотя и не очень широко открытое, в комнату врывался поток холодного воздуха.

Сэм повернулся на бок, достал одеяло и укрылся. Ему все еще было холодно. Протянув руку, он включил светильник в изголовье кровати и поглядел на часы. Половина восьмого.

Он лежал в комнате, теперь уже знакомой, в углах которой еще залегали глубокие тени. Мебели было немного: огромный гардероб, без труда вместивший все, чем Сэм владел на нынешний день, и викторианский умывальник, служивший туалетным столиком, — у него был темно-коричневый мраморный верх, а на нем стояли большая, в цветах, миска и кувшин для воды. Единственное зеркало висело на дверце гардероба с внутренней стороны. Еще в комнате был небольшой резной стул. Не предназначенная для работы или приема гостей, она великолепно подходила для такого важного дела, как сон. И для такого занятия, как разговоры по мобильному телефону.

Сэм лежал, постепенно наливаясь теплом под одеялом, и удивлялся, почему он чувствует такое удовлетворение от окружающей обстановки. Наверное, оттого, решил он, что комната очень пропорциональна, пустые стены не засоряют взгляд, а старые занавески из выцветшего кретона, достаточно длинные, чтобы ложиться фестонами на потертый ковер, очень напоминают те, что были в комнате матери в Рэдли-Хилл. Они висели на медных кольцах, надетых на медную палку, и, когда их сдвигали, раздавалось приятное уютное позвякивание. А затем слышался материнский голос: «Просыпайся, дорогой. Скоро завтрак».

Ностальгия, но самая приятная.

Да и весь дом в Кригане был такой же, как тот, в Рэдли-Хилл. Просторные, красивые комнаты почти без мебели, с причудливыми карнизами и высокими резными дверями. Отлогая лестница в несколько маршей, поднимающаяся до мансарды, с отполированными блестящими перилами и столбиками из балтийской сосны; старомодная, однако полностью соответствующая своему назначению кухня, ванные комнаты, выкрашенные в бело-коричневые тона с викторианским еще оборудованием, и бачки в уборной с цепями и ручками, на которых было написано «дергать».

С самого начала, с той немного нескладной встречи, все внушало ему такое чувство, будто он возвратился домой.

Дом понравился Сэму с первого взгляда. Он говорил с ним на своем, но знакомом языке, он открыл ему свои объятия. Сэм снова задумался над удивительным стечением обстоятельств, которое привело его сюда именно в этот момент, словно выбросило на необитаемый остров, где он вынужден был остаться. Теперь, по зрелом размышлении, ему казалось, что все было предначертано самой судьбой. Каким-то снисходительным верховным существом. Наверное, таково расположение звезд, а может быть, непостижимое взаимное притяжение каких-то издревле намеченных точек схода.

Встреча с Хьюи Маклелланом в Лондоне была первым звеном в этой цепи совпадений. Затем — ключ от дома в Кригане. И то, как он подбросил монету, когда сидел в машине после собрания в Бакли и решал, куда ему ехать. Если бы выпал «орел», он поехал бы прямо в Инвернесс и, наверное, успел бы проскочить через Черный остров до снежного заноса. Нет, вместо этого выпала «решка», и он направился в Криган.

А если бы дом был закрыт и пуст, как он и ожидал, Сэм не остался бы, он просто взял бы его на заметку. Расположение дома, его достойный викторианский вид, размеры — все заставило бы Сэма снова вернуться для более подробного осмотра. Однако дом не пустовал. Верхние окна были ярко освещены, что разбудило его любопытство, и он вылез из машины, пошел к дому по дорожке и нажал кнопку звонка.

Ну, а затем ловушка захлопнулась, и теперь ему нет пути назад.

Он жил здесь уже два дня в компании четверых людей, связанных отдаленным родством и дружбой, и хотел остаться до и после Рождества. Ему надо было бы разобраться в делах фабрики, поработать с компьютером, калькулятором и документами, сделать необходимые телефонные звонки. Но сейчас вместо этого он вынужденно бездельничал, потому что компьютер, калькулятор, папки, документы и телефонные номера остались в гостинице. Уезжая на собрание в Бакли, Сэм взял с собой только мобильный телефон, небольшой портфель и ключ от Усадьбы.

Так как работать было невозможно, он с необычайной легкостью соскользнул в состояние, какого не испытывал уже несколько лет. Горизонты сузились. То, что казалось первостепенным, отступило на второй план. У него появилось ощущение, которое возникает на борту корабля: ты больше не связан с большим миром, главное для тебя — общество других пассажиров. Незнакомцы из Усадьбы постепенно становились близкими, как родственники, как семья, которой у него больше нет. Дом, как корабль, вмещал их всех и словно радовался, что его просторные комнаты опять заполнились, двери открыты, камины горят, звучат голоса, а на лестнице раздаются шаги.

Это был хороший, добрый дом, и Сэм хотел бы стать его хозяином, но в этом-то как раз и заключалась проблема. Он желал бы выкупить его у Хьюи и Оскара, приобрести в полную собственность. Местоположение дома великолепно. За двадцать минут, не больше, можно было доехать утром по пустынным дорогам до фабрики, а вечером — домой. Недалеко, пешком можно дойти, гольф-клуб. А если кончится пиво, понадобится буханка хлеба или пинта молока, то достаточно перейти через дорогу — там есть маленький супермаркет.

Сэм знал, что если дом перейдет в его собственность, он никогда уже с ним не расстанется. В отличие от квартиры с маленькой террасой или живописного, густо увитого дикой розой коттеджа, этот дом способен вынести любые усовершенствования, которые только придут в голову его хозяину. Сэм был уверен, что этому дому суждено долголетие, и это самое главное из его достоинств. Скоро мне самому исполнится сорок, размышлял Сэм. Ему больше не хотелось жить кочевой жизнью, покупать и продавать, все время заводить жилье заново. Ему хотелось, чтобы этот дом стал его последним прибежищем. Ему хотелось здесь остаться. Именно здесь…

Однако половина дома принадлежит Оскару Бланделлу, и у них с Элфридой больше ничего нет. «Скучнейший тип» — сказал об Оскаре Хьюи. Но Сэму Оскар нисколько не казался скучным. Он чрезвычайно ему нравился, но от этого положение никак не становилось легче.

Будь у Сэма такой же характер, что у Хьюи, он бы ни словом не обмолвился о маленькой картине Элфриды. И никогда не взял бы на себя труд позвонить Джэни в Лондон и узнать о том, как связаться с местным представителем фирмы «Бутби», сэром Джеймсом Эрскин-Эрлом. Да, Элфрида сама хотела продать картину, но была так несведуща в практических делах, что никогда бы по собственной инициативе не предприняла никаких решительных шагов. Сэму даже хотелось, чтобы полотно оказалось подлинником и стоило бы миллион. Тогда он отбросил бы свои фантазии и поискал другое место жительства. Но визит Джеймса Эрскина-Эрла закончился ничем, потому что картина оказалась подделкой. И теперь Сэм не мог отделаться от ощущения, что именно здесь, в этом вместительном, без всяких излишеств, солидном викторианском городском особняке ему суждено прочно обосноваться и провести всю оставшуюся жизнь.