Читать книгу "Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок"

Когда-то Оливер был всего лишь долговязый парень, автор любовных стихов, которого она встречала на уроках литературы; откуда ей было знать, что он станет единственным человеком, который все видел, у которого могут найтись нужные слова? Он все еще являлся к ней в неожиданных местах. В уютном запахе старых книг в Бруклинской библиотеке – напоминании о тысячах страниц, которые он никогда не напишет. В тишине между нотами, которые Ребекка извлекала из гитары. Оливер был в своем брате, который следовал за ней по улицам Бруклина. Его глаза были глазами Чарли. Серые, с коричневым ободком вокруг зрачка. «Это неправильно, – сказал ей Чарли по телефону. – Мы никогда не думали о том, что нужно ему». В одном из двух деревьев перед домом мистера Авалона, – том, у которого в кроне трепетал изорванный бумажный змей.

Ребекка крутанула руль. Неужели она сможет это сделать? Она представила, что может ожидать ее в больнице. Щелкнет выключатель настольной лампы, высветится ее лицо.

Было время, когда Оливер глядел на Ребекку словно на ангела, спустившегося с небес. Какой, думала Ребекка, она покажется ему после стольких лет? Она знала: теперь она превратилась в ангела иного рода, в ангела, несущего смерть.

Оливер

Глава тридцать шестая

«Конец космоса, – сказал однажды отец на заседании клуба юных астрономов, – будет ровно таким же, как его начало: он сожмется обратно в сверкающую точку. Большой хлопок – так это называется – станет новым Большим взрывом, перерождением вселенной». Возможно, отцовские претенциозные теории были скорее метафорами, чем наукой, но в конечном итоге все оказалось ровно так, как описывал отец. После нескольких лет ширившейся тьмы – внезапное сжатие, и безмерная тяжесть прошлого и настоящего соединилась в одну яркую точку. В свет, который разбудил тебя.

Это оказалась прикроватная лампочка на гибкой ножке, и, пока твои глаза мучительно пытались сфокусироваться, ты различил очертания запястья. Но чье это запястье? Оно превратилось в руку, которая потянулась и направила лампочку вверх. Ты моргал и моргал, и постепенно фигура обрела четкость.

«Suddenly, I turned around and she was standing there»[10]: строка из твоей любимой песни твоего последнего подвижного года, из «Shelter from the Storm» Боба Дилана. За несколько месяцев вашего знакомства Ребекка редко бывала убежищем – во всяком случае, бурей она бывала не менее часто. Но в другой жизни, быть может?..

Что ж, вы оба были здесь, действительно в другой жизни. И пусть обернуться ты не мог, но все произошло, как и обещал Боб Дилан. Внезапно она оказалась рядом. Но не было ни серебряных браслетов на запястьях, ни цветов в волосах. Ее знаменитые янтарные кудри были убраны в аккуратный хвост, а одета она была в полузастегнутый худи, под которым виднелась лиловая блузка.

Руки Ребекки прикоснулись к твоему лицу и удерживали его так, чтобы ты не мог отвести взгляда. Тебе очень хотелось отвести взгляд. Хватит, говорил ты себе. Ты знал, что твой мозг наконец сокрушил последние барьеры и воссоздал для тебя Ребекку, но ты обнаружил, что у тебя не хватает мужества смотреть на эту умоляющую галлюцинацию. Девушка, которую ты помнил, была чудесной бескрылой птицей, окаменевшей в радужном изваянии. Но нынешнее видение, глядящее на тебя после стольких лет… Ее полураскрытые губы, ее широко распахнутые глаза, которые выражали нечто среднее между ужасом и отвращением? Слишком невыносимо, слишком похоже. Ох, даже ее ванильный аромат казался мучительно достоверным. Ты хотел, чтобы она исчезла. Однако эта воображаемая Ребекка осталась на месте и откашлялась.

– Оливер, – сказала она.

Поразительно подробный мираж продолжал реять рядом. Даже легкая хрипловатость дыхания, о которой ты не помнил, снова звучала в твоих ушах. Ты обрадовался при мысли, что перед тобой наконец-то предстал твой ангел смерти в своем подлинном, милосердном обличье.

– Уверена, ты удивлен, – сказала Ребекка, и вот тогда ты наконец поверил. Ребекка, живая, настоящая Ребекка.

Но ты не был особенно удивлен. Ты… Какое слово подобрать, когда твои самые упорные мечты воплощаются в осязаемую, дышащую, рыжеватую жизнь? Разумеется, только одно слово. Ребекка. Ты не мог подняться, чтобы исследовать перемены руками, и поэтому ты изо всех сил постарался исследовать их глазами, которые быстро бегали по ее лицу.

– Оливер? – Голос Ребекки звучал словно издалека, как будто в телефоне с плохой связью. Словно пытаясь что-то проверить, она прижала губы к твоему лбу и отстранилась. – Неужели это ты?

В резком контрастном свете лампы Ребекка выглядела так, словно для нее прошло больше десяти лет. В янтарных завитках струились серебристые пряди. Как и у твоей матери, ее лицо превратилось в изборожденную карту множества тяжелых лет. И ее голос, который ты так часто вызывал в памяти, оказался на целую октаву ниже. Она изменилась. Это было в порядке вещей, и ты смирился с этим. Но покорность такого приятия невольно ужаснула тебя.

– Я не могу, не могла. Прости, – сказала Ребекка. – Я должна была прийти к тебе. Много лет назад. Но я просто не могла.

– Все в порядке, – не смог сказать ты.

– Нет, не в порядке, – сказала она.

Больше всего тебя ужаснуло, что даже сейчас в твоем теле пробиралось вверх безумное, ванильно-пьянящее чувство. Даже сейчас, только увидев этого почти чужого человека, ты ощутил давнюю потребность. Ты по-прежнему столько всего хотел ей рассказать.

Ты, конечно, понимал, что для женщины, склонившейся к твоей постели, ты был Мученик, Погребенная Истина, Тайный Стыд – но никогда не был Утраченным Возлюбленным. На самом деле ты был всего лишь мальчиком, которого она однажды поцеловала; многие были до тебя и очень многие после. За десять лет, что ты смотрел снизу вверх на свою мать, ты понял трагедию любви: мы можем любить идеальной любовью только того, кого потеряли; только он, существующий в тесном безъязыком пространстве, способен полностью нас понять. И поэтому, возможно, великая любовь твоей жизни была лишь увлечением, которое непреодолимые расстояния раздули до гипертрофированных размеров, только лишь символом твоего пропавшего будущего. Но когда по утрам ты разговаривал с Ребеккой в кабинете литературы, тебе казалось, будто эта девушка придает твоей речи особенную гибкость; возможно, в этом более искусном, недостижимом языке ты нуждался больше, чем в ней самой. С помощью этого языка, более глубокого, полного странной красоты, ты хотел рассказать обо всем, что случилось и не случилось, о том, как тебе удалось выжить, потому что выбора у тебя не было.

Ребекка стиснула пальцами свое лицо, отняла руки, стиснула вновь. Твой аппарат для пищеварения тихонько булькнул, Ребекка вздрогнула, и, словно случайно пролитые, из нее потекли мокрые и вязкие слова:

– Я знаю, что уже слишком, слишком поздно. Поздно говорить, как я сожалею. Но я очень, очень сожалею. Прости, что я не приходила. Что не сказала никому, что происходит, пока не стало слишком поздно. И что до сих пор не сказала. Много лет. Годы и годы. Оливер. Прости, прости. Я буду это говорить, думаю, всегда буду твердить это, как молитву. Прости. Но что вообще значит это слово?