Читать книгу "На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм"

К выпуску второго номера журнала «VVV» Кислер устроил большую вечеринку. Само собой, меня он не пригласил, поскольку я не пускала его на порог моего дома после истории со счетами за отделку галереи. Тем не менее я была полна решимости попасть туда любой ценой, и когда не получила приглашения, Лоуренс предложил мне притвориться юношей и нарядиться в одежду Синдбада, которая осталась у меня дома. Я нашла красивый синий костюм и кепку, в которую спрятала волосы. Я нарисовала горелой пробкой на лице бакенбарды и небольшую бородку. Потом я позвонила Кеннету, рассказала ему об этом и попросила быть моим спутником. Он находил эту идею очень занятной, пока не увидел, в какого я превратилась чумазого греческого мальчика. Кеннет поправил мой макияж, но ему все равно было слишком стыдно идти со мной вместе, и он, оставив меня на пороге, зашел на вечеринку один. Он сказал, что не знает Кислера и поэтому стесняется входить со мной. Тем не менее я пользовалась большим успехом, и никто меня не узнал, кроме Макса, который поспешил покинуть вечер вместе с мисс Таннинг, как только я вошла, словно я была дьяволом во плоти. Там был Жорж Дютюи, и он спросил у Джин: «Qui est ce garson? Il a l’air tres interessant». Джин ответила: «C’est un Grec». «Ah oui, je comprends»[76], — сказал Дютюи. Когда Кислер узнал, кто я, он так обрадовался, что мы немедленно помирились и с тех пор оставались друзьями. Я решила, что, если я однажды куплю дом в Америке, Кислер его декорирует.

Вскоре после этой вечеринки вновь пришло время искать новый дом. Нам обоим надо было куда-то переехать в октябре. Мой дом продали без моего ведома, а Кеннету стало слишком тесно в его квартире. Я имела легкий доступ к спискам свободных квартир через моего старого друга-агента, Уоррена Марка, и поделилась им с Кеннетом. Обойдя места из списков, мы шли по барам и пили всю вторую половину дня. Галерею я оставляла на Путцеля, который каждый раз, когда я уходила на обед с Кеннетом, приговаривал: «Видимо, тебя ждать к пяти».

Я была полна решимости снять квартиру вместе с Кеннетом. Он хотел жить в легкодоступном районе, так что мне пришлось отказаться от реки, хотя я бы предпочла именно ее. Каждый день нам давали новый список. Мы осмотрели огромное количество квартир, и все они были безнадежны за исключением одной двухэтажной квартиры-дуплекса. Она была идеальна во всех смыслах (разве что в ней была всего одна кухня), и мы решили взять ее. Всех привела в ужас такая перспектива, и наши друзья в один голос предостерегали нас об опасностях общей кухни. Но Кеннет почти никогда не ел дома, и мы подумали, что наши друзья глупят. Путцель чуть не сошел с ума от ревности. Нам пришлось снести три стены, чтобы объединить четыре ненужные нам комнаты для прислуги в одну. Путцель краем уха услышал телефонный разговор об этом и решил, будто мы хотим поставить стену между нашими половинами. Он не понимал, что происходит, и был вне себя, когда узнал, что мы сносим стены, а не возводим их. Он постоянно подталкивал меня к Кеннету и злился, когда мы становились ближе.

Наша новая квартира-дуплекс была изумительна. Она располагалась на двух этажах в двух особняках; двенадцать ее окон выходило на передний фасад и двенадцать — на задний с видом на террасы и сады. На верхнем этаже, который достался Кеннету, была большая спальня, гостиная и огромный банкетный зал. На этом же этаже располагалась кухня и буфетная. Этаж ниже, куда вела великолепная лестница эпохи Регентства, полагался мне с его тремя комнатами и еще одной на месте спален прислуги. Было неудобно ходить по лестнице наверх на кухню, но, с другой стороны, у меня было четыре ванных, а у Кеннета только одна. Я заставила его подписать договор аренды, потому что он был крайне безответственен, и так я чувствовала себя спокойней.

После подписания договора мы многие часы провели в барах, обдумывая отделку нашего будущего дома. В здании при входе был большой холл, откуда наверх шел лифт. К нашей квартире не вело лестницы — у нас была только регентская лестница между этажами, а в остальном мы практически полностью зависели от лифта. Пожарной лестницей полагалось пользоваться только в случае пожара: для этого надо было выломать дверь, что автоматически включало сигнализацию. Мы неделями выдумывали всевозможные невероятные идеи для оформления холла. Меня ужасали предложения Кеннета, совершенно легкомысленные и довоенные, на которые я никак не могла согласиться. Несмотря на свои левые политические взгляды, он не осознавал, что роскошная жизнь в погоне за удовольствиями осталась в прошлом и больше не вписывается в современные реалии. К счастью, он все это предлагал не всерьез. Тогда я, с его разрешения, заказала Джексону Поллоку стенную роспись шириной в двадцать три фута и высотой в шесть. Марсель Дюшан посоветовал ему написать картину на холсте, чтобы она не оказалась заброшена, когда я перееду. Это была замечательная и крайне удачная для Университета Айовы идея — именно ему я подарила полотно, когда уехала из Америки. Теперь оно висит в студенческой столовой.

Поллок добыл огромный холст, и чтобы его повесить у себя в квартире, ему пришлось снести стену. Он сидел напротив него днями, лишенный всякого вдохновения, и все глубже погружался в депрессию. Он отправил свою жену Ли Краснер за город в надежде, что в одиночестве он обретет больше свободы и к нему придут новые идеи. Когда Ли вернулась, она обнаружила его по-прежнему в раздумьях — он не начал работать и даже не пытался. Наконец через три недели колебаний он начал неистово метать краску на холст и закончил картину за три часа.

Этот холст получился более абстрактным, чем предыдущее творчество Поллока. Он представлял собой повторяющуюся череду абстрактных форм, переплетенных в ритмичном танце, синего, белого и желтого цвета, закапанных сверху словно стекающей черной краской. Макс Эрнст когда-то изобрел и смастерил очень незамысловатый механизм, который покрывал его полотна стекающей краской. В то время меня это привело в ужас, но теперь я с готовностью приняла такую манеру живописи.

При установке огромного холста возникла проблема: он оказался больше стены, для которой предназначался. Поллок пытался закрепить его самостоятельно, но не преуспел, из-за чего ударился в истерику и начал опустошать в моей квартире все бутылки, которые я специально спрятала, зная о его пристрастии. Он не только названивал мне в галерею каждые несколько минут, чтобы я немедленно пришла домой и помогла ему разместить картину, но так напился, что разделся и голым ворвался в гостиную на вечеринку Джин Коннолли, жившей со мной. В конце концов на помощь пришли Марсель Дюшан с рабочим и установили холст. Он смотрелся замечательно, но определенно нуждался в большем пространстве, которое у него теперь есть в Айове.

Я была в восторге от картины, но вот Кеннет ее не выносил. Он не разрешал мне подсвечивать ее, утверждая, что от моих ламп перегорают предохранители, поэтому смотреть на нее можно было только при свете дня, или когда я спускалась вниз и тайком включала свет. Все хотели увидеть ее. Как-то дождливым вечером к нам зашел Джеймс Соби по дороге из Музея. Он не смог найти такси и вымок до нитки. Я боялась, что он простудится, поэтому одолжила у Кеннета рубашку. Однако Соби согласился только на стакан крепкого виски с содовой, который, как он утверждал, его спас. Разумеется, он был в восторге от картины.