Читать книгу "Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф"

Между тем на Западном фронте от голландской границы до Вердена продолжались ожесточенные бои. Враг повсюду упорно атаковал и преследовал наши отходившие части. Эти схватки дорого обходились нам. Наши войска не везде вели себя достойно, хотя в других местах демонстрировали подлинное мужество. Германия уже ничего не давала армии. Не было никаких стимулов. Просто удивительно, что солдаты еще так героически сражались.

Сооружение оборонительного рубежа Антверпен – Маас продвигалось медленно. Началось размещение вооружений. ОКХ рассчитывало в начале ноября отвести войска на эту линию и тем самым еще сильнее сократить фронт, что, разумеется, пошло бы на пользу и врагу. Из-за разрушения железных дорог натиск противника на севере должен был ослабеть. Ожидалось, что он затем нанесет удар в Лотарингии.

Дружная поддержка народа существенно улучшила бы наше положение. Но как долго мы могли бы еще сражаться, сказать было невозможно. Психическое состояние противника было нам неведомо. Не так-то просто сломить великий народ, если есть воля к борьбе.

25 октября генерал-фельдмаршал и я, прибыв в Берлин, представили наши соображения его величеству. Мы настаивали на продолжении борьбы. Кайзер не принял никаких решений и, выразив мне полное доверие, отослал нас к рейхсканцлеру, оказавшемуся больным. Вечером генерал-фельдмаршала, меня и адмирала Шеера принял вице-канцлер Пайер. Он вел себя довольно сдержанно, не так, как во время предыдущих встреч. Ему было известно, что кабинет хотел моей отставки, поскольку я настаивал на продолжении борьбы. На совещании присутствовал также и военный министр, который в рейхстаге не встал на защиту кайзера и вооруженных сил, иначе ему пришлось бы покинуть свой пост. Наступил чрезвычайно грустный момент. Стало ясно: правительство не желает продолжать бороться и полагает необходимым отказаться от всех завоеваний. Быть может, оно уже слышало раскаты грома революции 9 ноября. Уж не надеялось ли правительство предотвратить ее капитуляцией перед внешним врагом? Я говорил серьезно и вдохновенно, напоминал о стремлении противника уничтожить нас, убеждал не рассчитывать на Вильсона, указал на опасность большевизма и травли, направленной против офицерского корпуса, развернувшейся у нас особенно активно в последнее время. Ведь и в России именно с этого начиналось.

Предостерегал я и от подрыва авторитета кайзера в войсках. Его величество ведь Верховный главнокомандующий, и армия видит в нем своего главного руководителя. Мы ему присягнули и крепко связаны с ним. Крайне недальновидно, сказал я далее, подрывать позиции офицерского корпуса и Верховного главнокомандующего в период, когда армия подвергается серьезнейшему испытанию. Это тяжелейший удар по дисциплине в вооруженных силах, которые являются гарантом законности и порядка в государстве.

То же самое я в начале ноября говорил и некоторым социал-демократическим вождям. Но они не поняли значения кайзера для армии, и не только для офицеров, но и для рядовых солдат. Многие события после 9 ноября подтвердили мою правоту.

В присутствии вице-канцлера Пайера я не стал касаться событий в рейхстаге, произошедших в первой половине дня и имевших отношение к ОКХ: об этом я получил лишь одно, мне не совсем понятное, сообщение. Вечером 24 октября, перед отъездом из Спа, мне передали уже подписанный генерал-фельдмаршалом приказ по армии относительно третьей ноты Вильсона, отражавший мнение ставки главнокомандующего и, судя по информации из Берлина, имперского правительства. Было необходимо разъяснить личному составу вооруженных сил позицию ОКХ в связи с этой нотой и тем самым предотвратить ее разлагающее влияние. Ниже привожу содержание приказа:

«Ознакомить все воинские части!

В своем ответе Вильсон сказал: он хочет предложить своим союзникам начать переговоры о перемирии. Однако перемирие должно сделать Германию настолько беззащитной, чтобы она уже никогда не могла взять в руки оружия. Вести переговоры о мире с Германией он намерен только в том случае, если она полностью согласится с требованиями союзников относительно своего внутреннего устройства; иначе говоря, речь может идти только о безоговорочном подчинении.

Ответ Вильсона предполагает военную капитуляцию. А потому он для нас, солдат, неприемлем. Он также свидетельствует о том, что стремление наших врагов, в 1914 г. развязавших войну, к нашему уничтожению нисколько не уменьшилось. Ответ также показывает, что слова „правовой мир“ наши враги произносят только для того, чтобы ввести нас с заблуждение и сломить нашу силу сопротивления. Поэтому для нас, солдат, ответ Вильсона может служить лишь призывом к продолжению сопротивления с напряжением всех сил. Когда враги убедятся, что разорвать наш объединенный фронт невозможно, они согласятся на мир, обеспечивающий Германии, и в первую очередь широким слоям населения, надежное будущее.

Действующая армия,

октября, 22.00

Подпись: фон Гинденбург».

Я был настолько занят, что майор, оформлявший телеграфный текст приказа, имея в виду предстоящую поездку в Берлин, сначала отнес телеграмму на подпись генерал-фельдмаршалу, а затем уже мне. Обычно я получал бумаги, которые подписывал генерал-фельдмаршал, первым – для визирования. Содержание приказа не соответствовало тексту нашего ответа Вильсону от 20 октября. Озадаченный, я спросил майора, действительно ли смысл приказа совпадает со взглядами правительства. Он ответил утвердительно. Приказ, мол, составлен полностью в русле высказываний полковника фон Гефтена и тайного советника фон Штумма перед представителями прессы в ведомстве иностранных дел. Я вновь воспрянул духом и поставил под телеграммой свою подпись. Однако вскоре выяснилось, что содержание телеграммы вовсе не совпадает с мнениями руководителей государства, и полковник Гейе задержал ее отправление. Из Ровно, где революционные организации контролировали все средства связи, о приказе стало известно Независимой социал-демократической партии, а через нее и рейхстагу. Кроме того, о нем, по установившейся практике, проинформировали на основе конфиденциальности представителей прессы. Поэтому на очередном заседании рейхстага 25 октября на ОКХ обрушилась буря обвинений и упреков. Правительство и пальцем не шевельнуло в его защиту, хотя ОКХ все еще являлось авторитетом для огромного войска. О событиях в рейхстаге я узнал лишь поздно вечером 25 октября. Иначе я непременно обсудил бы их с вице-канцлером Пайером. Позднее правительству рассказали подлинную историю возникновения приказа, однако преднамеренное искажение фактов достигло цели: меня отправили в отставку.

Беседа 25 октября в имперском ведомстве внутренних дел длилась полтора-два часа. В приемной меня ожидали генерал фон Винтерфелд и полковник Гефтен. Глубоко взволнованный, я мог им только сказать: «Никакой надежды, Германия пропала!» Оба они тоже были потрясены. В германской ноте от 27 октября выражалось согласие на капитуляцию.

26 октября в 8 часов утра, еще под впечатлением разговора накануне, я написал прошение об отставке. Как я указал в нем, после вчерашнего разговора с вице-канцлером Пайером я пришел к выводу, что правительство не готово к конкретным действиям. Из-за этого его величество, мое отечество и армия оказались в тяжелом положении. Поскольку же я слыву сторонником продолжения войны, мой уход улучшит позиции правительства и моей родины в отношениях с Вильсоном. В заключение я просил его величество милостиво удовлетворить мою просьбу об отставке.