Читать книгу "Самозванец - Теодор Мундт"

Кауниц поклонился императрице, взял все бумаги и отправился к императору. На его душе было тяжко. Он чувствовал, что его обманули, что на Лахнера был подан ложный донос. Но значит, предатель все-таки где-то около, вблизи?

Где же он?

А Лахнер! Если правда все то, что утверждают гренадеры, то этот простой солдат оказался великодушнее, бескорыстнее, выше, чем он, родовитый дворянин и канцлер! Князь Ритберг-Кауниц оказался в положении банкрота, неоплатного должника перед простым гренадером, который ради блага родины великодушно махнул рукой на уплату!

Да, скверно было на душе у старого министра, когда он по приказанию императрицы направился к Иосифу II, чтобы совместно просмотреть документы и проверить правильность решения суда.

XIV. В поход

Когда Вестмайер вернулся с товарищами в квартиру дяди, последний встретил их в большой тревоге.

– Тибурций, Тибурций, – воскликнул он, – ты и не подозреваешь, какое горе ждет тебя!

– А именно, дядюшка?

– Только что ефрейтор принес эту проклятую бумагу, в которой тебя требуют немедленно в казармы!

– Ну, такое горе я еще как-нибудь перенесу!

– Да понимаешь ли ты, чем это пахнет? Ефрейтор рассказал мне, что с минуты на минуту ждет распоряжения выступить в поход. О Господи! Всего-то несколько дней, как ты вернулся в Вену, а теперь мне снова приходится расставаться с тобой!

Тибурций принялся, чем мог, утешать старика, но тот так разволновался, что махнул рукой и ушел к себе в комнату, даже не поинтересовавшись узнать, чем кончилась попытка племянника доказать невиновность Лахнера.

Закусив на скорую руку, Тибурций и его товарищи отправились в казармы и пошли в то помещение, где на обозрение публики был выставлен осужденный Лахнер.

Весть о том, что приговор конфирмован и что, следовательно, всякий может полюбоваться на преступника, так быстро распространилась по городу, что народ густой толпой валил со всех сторон в казармы. Помещение, предназначенное для этой цели, оказалось слишком малым, а потому любопытных впускали отдельными партиями по двести человек.

Гренадеры протолкались сквозь густые массы народа и пробрались к товарищу.

Комната, где он находился, была разделена невысоким барьером на две части. В большую пускали любопытных, в меньшей находился осужденный, скованный по рукам и ногам. Рядом с ним сидел монах-капуцин.

Около самого барьера стоял стол, на котором помещались черное распятие, две восковые горящие свечи, две вазы с искусственными цветами и большая глиняная плошка, наполовину наполненная медными и серебряными монетками.

Старый рыжебородый плотник, построивший для Лахнера виселицу, непрестанно обращался к толпе с уговорами кинуть монетку «бедному грешнику». Если он замечал, что кто-нибудь отходил, не бросив монетки, то он разражался насмешками и ругательствами по адресу скупца. Это так возмущало Лахнера, что он неоднократно упрекал плотника и приказывал ему замолчать. Но тот ссылался на узаконенный обычай и продолжал свое дело.

Гренадеры не могли сразу подойти к барьеру, так как впереди стоял плотный ряд любопытных, среди которых выделялся какой-то господин, с ног до головы закутанный в широкий плащ. Лахнер уже давно заметил этого человека и взволнованно думал, кто бы это мог быть. Парик, часть которого оставалась неприкрытой, фигура, манеры – все это напоминало князя Кауница.

«Неужели это действительно он? – думал Лахнер. – Пришел ли он полюбоваться на мои мучения или хочет шепнуть мне несколько ободряющих слов?»

Вдруг в тесноте кто-то задел за плащ незнакомца, стянул его, и Лахнер увидал графа Перкса. Последний бросил на осужденного полный сострадания взгляд, кинул в миску пригоршню золотых дукатов, после чего торопливо скрылся.

Тогда и нашим друзьям удалось пробраться в самый первый ряд. Они поспешили улыбками и обнадеживающими кивками головы успокоить несчастного друга, дать надежду на счастливый оборот, и Лахнер как-то просветлел, сразу стал спокойнее, даже веселее.

Но им все-таки хотелось, чтобы он был вполне в курсе их успехов, а потому после коротких переговоров гренадеры разыграли настоящий фарс:

– Чего это ты так невежливо толкаешься? – обратился Биндер к Вестмайеру.

– Господин фельдфебель, – сказал тот Ниммерфолю, – вы слышите, в чем он меня обвиняет?

– Не обращай на это внимания! Я знаю, что ты ни в чем не виновен, а другие, которым надлежит знать это, тоже извещены об этом. Поэтому не беспокойся ни о чем, все будет хорошо.

– Кстати, господин фельдфебель, – продолжал Биндер, – скажите, как обстоят дела с графиней?

– Ее заставили дать правдивое показание.

– Ну а как поживает баронесса?

– Вероятно, хорошо, – ответил Ниммерфоль, – потому что те письма, которые она не смогла найти, уже переданы в соответствующую инстанцию.

Услыхав эти переговоры, Лахнер просиял от счастья. Он понял, что друзьям удалось вырвать у графини те документы, из-за которых он попал в это ужасное положение, и мысль, что ему удалось-таки исполнить по отношению к Эмилии все свои обязательства, заслоняла все остальное, вплоть до страха перед завтрашней казнью.

Товарищи пробыли у Лахнера до часа дня, когда публику перестали пускать. Они дождались, пока стража увела Лахнера в одиночную камеру, и потом вернулись в казармы.

Там они узнали, что полкам императрицы и тосканскому приказано выступить из Вены в семь часов утра следующего дня.

Поэтому Вестмайер поспешил отправиться к дяде, чтобы проститься с ним и попытаться найти утешение в тех деньгах, которые не преминет подарить ему «на дорогу» добрый дядюшка. Биндера вызвали в канцелярию, где по случаю выступления полка в поход было очень много работы.

Только в десять часов Биндер и Вестмайер встретились в казарме. Прежде соседом Биндера по койке был Лахнер, но после его ареста пустующую койку занял Вестмайер.

– Нет ли каких-нибудь новостей, Биндер? – спросил его Вестмайер.

– Нет, брат, ничего нет. Я просидел в канцелярии вплоть до этого момента, и никакой бумаги относительно Лахнера не поступало.

– Придет еще!

– Ох, Вестмайер, каждый раз, когда я вспомню недобрый взгляд Кауница, когда подумаю, что ему поручена проверка документов, то у меня душа уходит в пятки!

– Ты забываешь, что Кауниц будет действовать совместно с его величеством.

– Да, но подумай…

– Биндер, ты всегда был пессимистом. Я ничего не хочу думать, потому что совершенно уверен в спасении Лахнера. Оставь меня, я хочу спать!

– Ты просто бессердечный эгоист!

– Может быть. Но если ты не эгоист, то не станешь мешать мне спать!

С этими словами Вестмайер завернулся в одеяло и сделал вид, будто спит. Однако он был далек от мысли о сне, но сетования Биндера находили слишком большой отклик в его собственной тревоге, и потому он поспешил оградить себя броней мнимого равнодушия.