Читать книгу "Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук"

«Ей не позволяли горевать или рыдать по сыну, хотя он встретил столь ужасный безвременный конец (ему было только двадцать два года и девять месяцев), — наоборот, ее принуждали веселиться и смеяться, как будто при какой-то большой удаче; тщательно следили за всеми ее словами, жестами и переменами цвета лица. Так ей, единственной Августе, жене императора и матери императоров, не позволялось даже в одиночестве лить слезы в ее глубокой печали».[766]

Диктат Каракаллы в этом вопросе был настолько жестким, что последняя женщина последней династии, Корнифиция, дочь Марка Аврелия и Фаустины и сестра Коммода, была предана смерти лишь за то, что оплакивала вместе с Домной смерть Геты.[767]

При всей осознаваемой беспомощности Домны перед лицом личной трагедии, по иронии судьбы пятилетнее пребывание Каракаллы во главе династии Северов проходило в эру, когда именно ей довелось оказывать самое прямое влияние на имперский порядок. В отсутствие у нового императора супруги после уничтожения Плавтиллы в ссылке на Липари, Домне фактически пришлось играть партию римской королевы-матери, которую сначала Ливия, а затем Агриппина Младшая исполняли при своих сыновьях. По абсолютному контрасту с этими двумя матерями карьера Домны шла совершенно без ее желания — благодаря убийству ее сына, а не из-за подозрительной смерти мужа.

Каракалла, как и несколько его предшественников, мечтал стать народным героем и походить на Александра Великого. В 214 году, после завершения кампании на Дунае, императорский двор остановился к востоку от Антиохии, в Сирии, на родине Домны. Тут, отдавая должное ее превосходному образованию, на нее возложили ответственность за ведение греческой и латинской переписки Каракаллы и ежедневный просмотр писем, которые приходили молодому императору из различных частей империи. Такие обязанности обычно поручались ab epistulis (секретарю-вольноотпущеннику). Хотя предыдущие императрицы, такие как Ливия и Плотина, вели переписку с просителями, обращавшимися к императору, нет свидетельств, что какой-либо женщине раньше давали подобную официальную роль в императорской администрации.

Более того, Домна, несмотря на широко известную нелюбовь к Каракалле, как говорят, давала ему полезные советы по множеству вопросов. Когда она как-то упрекнула его в чрезмерных расходах на армию, Каракалла беззаботно ответил: «Не расстраивайся, мать: во всяком случае, пока у меня в руках есть это, — и показал ей свой меч, — мы не будем испытывать недостатка в деньгах».[768]

Такие истории плюс утверждения, что Домна устраивала общественные приемы для самых выдающихся людей, точно так же, как и сам император, и что ей была выделена для безопасности своя команда преторианской гвардии, привели некоторых современных историков к сверхоптимистичному заключению, что Домна на деле была сорегентом своего сына — иными словами, что она имела свой механизм административной власти, далеко выходящий за разовые моменты влияния. Такие моменты, обеспеченные близостью к императору, были в руках и у Ливии, и у Агриппины. Но «История Августы» сообщает даже пикантную историю, как Каракалла женился на «очень красивой» Домне (ошибочно считая ее мачехой), соблазнившей его обнаженными прекрасными формами. Таким образом, к списку его преступлений, который уже включал братоубийство, добавлялся еще и инцест. В то же время Геродиан заявляет, что пока император с матерью находились в Александрии, среди горожан ходил целый ряд издевательских карикатур на Каракаллу, напоминавших об убийстве Геты и называвших Домну «Иокастой» — по имени матери Эдипа, которая нечаянно вышла замуж за своего сына-отцеубийцу, не зная, кто он такой.[769]

Слухи о якобы инцесте Агриппины с ее сыном и описания о попытках Домны соблазнить его показывают намерение источника изобразить Каракаллу вторым Нероном. Но все-таки атмосфера в императорском доме и отношения между Домной и Каракаллой после жестокого убийства им своего брата удивляют.[770] Неужели Домна сама прагматично выбрала стиль поведения, оставшись советником своего выжившего сына — или она выполняла эту роль по принуждению Каракаллы, пряча за маской глубокую скорбь по младшему сыну и по мужу? Неужели ее решение не раскачивать лодку было вызвано мыслями о судьбе Агриппины Младшей в руках Нерона? Мы этого не знаем. Но и она, и Каракалла, по крайней мере, сознавали ее значение как единственного символа материнской и домашней власти, возможного для использования его режимом. Плавтилла была мертва, а Юлия Меса, будучи сестрой Домны, а не Севера и не Каракаллы, не подходила для традиционного женского домашнего сюжета.

Короткое правление Каракаллы все-таки содержало одну важную историческую веху, а именно — эдикт, изданный в 212 году, который гарантировал римское гражданство всём свободнорожденным жителям империи. Этот на первый взгляд либеральный жест на деле имел целью увеличение ежегодного налога для наполнения военной казны, которая настойчиво опустошалась Каракаллой на амбициозные военные кампании — сначала против упорных германских племен, а затем против парфян. Во время своего правления он делал частые прибавки к жалованью солдат, заигрывая с римским населением и с армией. Портреты изображали его как энергичного полководца, предваряя модные попытки некоторых современных политических лидеров подать себя электорату с помощью военных достижений. Но в конце концов он был убит собственными солдатами во время военной кампании, когда облегчался на дороге возле Карры (в современной Турции) 8 апреля 217 года. В результате императором стал Опеллий Макрин, преторианский префект Каракаллы. Согласно Диону Кассию, это удачное возвышение не состоялось бы, если бы письмо, предупреждавшее Каракаллу о заговоре, не было послано сначала в дальний путь до Антиохии, где Домна сортировала всю корреспонденцию, так как Север не хотел, чтобы лишние письма беспокоили его.[771]

Когда Домна получила известие о смерти Каракаллы, за которым вскоре последовало прибытие урны с его пеплом, новость, видимо, вызвала у нее глубокий испуг.

«При известии о смерти сына она была так потрясена, что наносила себе яростные удары и пыталась заморить себя до смерти голодом. Она так страдала теперь, когда он был мертв, тот самый человек, которого она ненавидела, когда он был жив, — но не потому, что хотела, чтобы он оставался живым, а потому, что беспокоилась, что придется вернуться к частной жизни».[772]