Читать книгу "Марфа-посадница - Дмитрий Балашов"

- Жили-были дедо да баба. Детей у них не было никого. Вот и задумали: давай слепим из глины паренька! И слепили, и он заходил, засмотрел. Ходит и ходит. Вот раз дедко ушел в лес, дров сечцы, а бабка сидит, прядет, паренька глиняного послала за клубом. А Глиняшка етот входит: «Бабка, бабка, ты цто знаешь?» - «А цто мне знать?» - «А я съел клуб с веретешком, семь печей калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка и тебя, бабку с прялкой, съем!» - Хам! И съел. И пошел по дорожке. И идет дедко навстречу, с топорком…

Ванятка прыгал на коленях, подсказывал:

- И девку с ушатом съел!

- Да, и дедка и девку. И идет жонка с коромыслом. «Жонка, жонка, ты цто знаешь?» - «А цто мне-ка знать?» - «А я съел клуб с веретешком, семь печей калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка, бабку с прялкой, дедка с топорком, девку с ушатом, и тебя, жонка с коромыслом, съем!» - Хам! И съел.

- И идет баран, золоты рога! - торопил Ванятка.

- Погоди, не вдруг! И идут семь косцей с косами. Ну, говори сам!

- «Косцы, косцы, вы цего знаете? А я съел семь пецей калацей, семь пецей хлебов, семь пецей мякушек, быка-третьяка, бабку с прялкой, дедка с топорком, девку с ушатом, жонку с коромыслом, и вас, косцей с косами, съем!» - Хам! И съел! - закричал Ванятка, ликуя. - И теперь баран!

- Да, всех поел, как великий князь Московский! - отозвалась Марфа. - И идет навстречу ему баран, золоты рога. А баран-то и говорит: «Как ты меня будешь исть? Ты стань под горку, а я на горку. Рот-от открой, а глаза закрой. Я разбежусь да тебе прямо в рот и заскочу». Глиняшка стал, а баран разбежался, да в брюхо-то ему и ударил, рогами-то. Глиняшка и рассыпался…

- И все побежали! - воскликнул Ванятка. Глазенки блестят, нравилось, что спаслись, и не пропал ни который.

- Да, и все выбежали, и все запели:

Спасибо те, баран, золотые рога!

Спасибо те, баран, золотые рога!

Досказав сказку, Марфа ласково поерошила Ванятке волосы. От внука не хотелось уходить. Снохе сказала просто:

- Приходи, Капа! Завсегда рады, не обижай!

Ванятка тут же уцепился за подол - не отпускать. Капа осторожно обняла сына, отводя ручонки:

- Ты пусти бабу, ты скажи: баба Марфа, к нам гости!

- Баба Марфа, гости к нам! - закричал Ванятка.

- Ладно, малыш. - Марфа расчувствовалась, расстроилась даже.

К самому Коробу, на его половину, зашла уже не такая. Будто просто навестить. Не была давно, сказал бы, что деется. Про московские дела выслушала молча, покивала головой. Глядя в мягкие, осторожные Коробовы глаза, спросила:

- Ну и как? Сдружились? Слыхала, совсем суд забирают городищенские у вас?!

Короб смешался.

- Марфа Ивановна, давно ты не была в Новом Городе! Времена-ить уже не те. Многие и обижены, и откачнулись после Шелони-то…

- Видала. Знаю. Дмитрия на борони потеряла, где Василий твой рать новгородскую… Прости, может, не то слово, не так молвила, а все мы в обиде, и все в ответе! И твое дело, и Казимерово - не сторона. Ну, прощай. Капу-то отпущай иногда. Мити нет - на внука поглядеть!

После сама себя укоряла, что не сдержалась. Да и то сказать, о чем думают только? Перед Пишей, наедине, изливала душу:

- Слыхала я, как служат князю Московскому! И страшно, и грозно, а боле того страшно! Не знать - пожалуют, не знать - казнят! Это теперь он еще ликуется с ними, а всю волость под себя заберет - ужо и им, что нам, будет! Пока сила есть, - отбитьце, а силы нет, - и золото не помога!

Марфа с того посещенья словно бы ушла в дела хозяйственные. Но как-то побывала у Офонаса. Посидели мирно, двое стариков, помолчали о прошлом. Ненароком лишь спросила, кого с февраля степенным думают выбирать.

- Фому Андреича? Курятника? - переспросила она с чуть приметною насмешкой.

- Да уж, курятник он и есть, хорь-курятник! - ворчливо отозвался Офонас Груз.

- За то, что отличился перед князем Иваном, рать ко Пскову водил… - раздумчиво протянула Марфа. - Лучше бы уж Луку вашего!

- Лука…

- Или Феофилата!

Офонас повел глазом, пожевал, подумал:

- А ты, Марфа, хитра-мудра по-прежнему. Почто бы?! Феофилат извилист, а все нашей стороны!

Были и еще разговоры, споры, речи и пересылки, жалобы аж до Москвы, а вышло по-Марфиному, выбрали степенным Феофилата Захарьинича, Филата Скупого, Порочку - как прозывали все прижимистого, хитроглазого загородского посадника.

Будто не заботилась о том, а дом опять стал наполняться. Зачастил Савелков. Григорий Тучин появился было, сочувствие выразить, и так просто, по-матерински встретила его Марфа Ивановна, так невзначай напомнила о совместных делах двинских, что и еще пришел, и еще, и еще.

Об убитом Борецкая не напоминала. Не было в ней такого, что печалит и отпугивает молодежь. И смех зазвучал в доме, и быстрая речь, и замыслы пошли новые, нешуточные. Да и то сказать! Повзрослели вчерашние юноши. Кого и состарила Шелонь!

Пришли бояра, а за ними потянулись и житьи, что были вчерашними сотоварищами Дмитрия Борецкого. Обрастал людьми златоверхий терем на горе. Вновь собирались «у Марфы», или «у Борецких». Как-то так умела сделать она, что и без Дмитрия не опустел дом, не стало страшно взойти, как бывает: года идут, а словно гроб с покойным стоит в соседней горнице. И тут сумела, и тут смогла переломить себя. Даже платье черное, вдовье, сменила на другое. Не ярко, как встарь, но богато и для глаза не печально: по темно-синему просверкнет серебро, на густом, почти черном винно-красном бархате - золотые парчовые цветы. Плат и темный, но - далекой Индийской земли узорочья, черный повойник - в голубых жемчугах.

И старики вновь запоезжали к Марфе Борецкой. Богдан обрадовал. Как встретились после Двины, так словно и не расставались вовсе. Все тот же был Богдан, не сломило его ничто, не состарило. И словно даже ближе стал как-то.

Раз наедине, из-под мохнатых бровей своих глядючи остро, примолвил:

- Теперь мы с тобою, Марфа, вроде, крестники! Мой-то тоже от московских князей… Под Русой тогда…

Потупился. Семнадцать лет прошло, как погиб в бою под Русой Офонас Богданович, а для старика - все вчера еще. Перемолчали оба. Богдан поднял глаза, улыбнулся, сморщил нос:

- Внуки-то растут? Видал Ванятку твоего, был у Короба, шустрый, видал!

И больше о том речи не было, а почуяли оба: друг с другом - до конца.

От Богдана Марфа вызнал и о делах Федора. Расспрашивала при Богдане - тоже ненароком, сидел вместе за столом, - Григория Тучина. Спросила и про Назария. Тучин нахмурился, подумал - рассказать ли? Он продолжал встречаться с Назарием у попа Дениса, и нет-нет, тот рассказывал ему свои убеждения, почерпнутые им из древних летописей и из наблюдений за рубежом - о единстве всего языка русского. На вопросы Марфы Тучин медлил отвечать. Думал, не предаст ли он подвойского? А тут выручил Богдан, рассказал то, чего и не знал Тучин, а знай - не придал бы, верно, значения. По себе считал, что личное в делах больших для мужика не так важно, чтобы от того убежденья ли, поступки менять. Богдан же всегда знал все про всех.