Читать книгу "Бумажный тигр (II. Форма) - Константин Сергеевич Соловьев"

и наблюдений совершенно затмевают и операционное поле и цель, делая всякое решение невозможным. Что ж, он нашёл выход, вполне логичный в условиях поставленной задачи.

— Метод… исключения?

— Всё верно, — Лэйд ободрил его кивком, — Хеймнар понял — чтобы осознать главную истину, заключающую в себе основной закон бытия, надо неумолимо отсекать лишнее, всё то, что не способствует решению. Вышвыривать за борт балласт, выражаясь языком воздухоплавателей. Разве не изящно?

— Не мне судить.

— Испытание на практике блестяще подтвердило эту теорию. Сперва мистер Хеймнар отсёк от себя работу. Утомительная, требующая внимания и времени, она не приближала его к разгадке, лишь мешала. Докучливые сослуживцы, косное начальство, никчёмные обязанности… Он покинул службу и стал жить на сбережения. Следующим отсечённым ломтём была семья. Люди, с которыми он жил под одной крышей, возможно, были хорошими людьми, но они были бесполезны в его грандиозной битве с устройством всего сущего, его универсальной теорией познания. Поколебавшись, он отсёк и их тоже, сделавшись одиночкой. Дальше, как вы можете догадаться, был дом. Не всё ли равно, где работать, постигая суть мироустройства, в кабинете под крышей или в развалинах, среди голого камня? Для истины это не имеет никакого значения. Хеймнар бросил свой дом и поселился в заброшенном складе в Лонг-Джоне. Он не испытывал от этого дискомфорта, он работал.

— Как Диоген… — пробормотал Уилл.

— Кто? Нет, мой «Дигги», конечно, хитрая бестия, но философией он обычно себя не утруждает. Нынешним утром он вновь взялся разговаривать проклятым гекзаметром[144], чем довёл нас с Сэнди до белого каления, но… Ах, вы про того Диогена! Да, что-то в этом роде. Но Хеймнар не был стоиком, аскетом или кем-то в этом роде. Он просто искал истину. И безжалостно отрезал всё лишнее, что не относилось к ней и не служило для её поиска.

— Да, я уже понял ход его мысли.

— Следующим бесполезным звеном для познания оказалась одежда — он легко от неё отказался. От гигиены он отказался ещё раньше, как от очевидно бессмысленной условности. Он был упорен на своём пути. Как-то исподволь он отказался и от человеческой речи — окружающие китобои в равной степени не понимают английский, суахили или азбуку Морзе. Отринув весь социальный балласт, мешающий ему двигаться к познанию, Хеймнар обратил взгляд на своё собственное тело. В нём тоже было много бессмысленного, лишнего, не приближающего его к разгадке. Несколько десятков фунтов органического балласта, мёртвый вес, который он вынужден был тянуть с собой. Языком познания для Хеймнара в его исследованиях была чистая сухая логика, стройная и изящно устроенная, человеческое же тело во многом функционировало ей вопреки — нелепая примитивная конструкция, полная недочётов, оплошностей и бессмысленных функций. Зная, что он бессилен его улучшить, Хеймнар хладнокровно применил к себе собственный же метод. Просто отсёк ненужное. Мужество истинного учёного!

Уилл зашарил рукой по стене, силясь найти опору — кажется, его ноги слишком ослабли для того, чтобы выдерживать вес тела.

— В человеческом теле оказалось много никчёмных деталей, которые по своему устройству не созданы для решения сложных логических задач. Рёбра. Уши. Зубы. Пальцы. Нос. Веки. Гениталии.

— Перестаньте!.. — взмолился Уилл, — Мне и так худо!

— Видите эти незаживающие язвы на его теле? Говорят, каждую неделю он становится меньше на фунт плоти. Отделяет от себя остатки мышечной ткани, бесполезные больше кости, плоть… Он делается всё легче и легче, точно готовится оторваться от земли, аки безгрешный дух. Мне кажется, когда-нибудь от него не останется ничего кроме одной только дёргающейся на столешнице руки — и та будет медленно выводить бессмысленные символы…

— Мне… немного нехорошо, мистер Лайвстоун.

— А, вот ещё… — Лэйд усмехнулся, — Любопытное наблюдение, которое я сам не сразу заметил. Как вы думаете, где он держит нож, которым отсекает лишние части?

— Я н-не знаю.

— Нигде. Ножа нет, Уилл. Присмотритесь внимательнее, чем он пишет. Это не карандаш, это циркуль. Он и пишет им и чертит. И время времени его заточенной иглой отсекает от себя лишние части. Только вообразите, каких усилий это стоит… О… Смотрите, как дрожит его рука! Смотрите, Уилл! Он перестал писать! Готов поклясться, он сейчас…

Хеймнар, не переменившись в лице, отодвинул от себя исписанную наполовину страницу и ловко перехватил циркуль тремя пальцами, развернув его остриём к себе. Сосредоточенный и спокойный, полностью поглощённый своей работой, он делал это так же равнодушно, как мог бы макать в чернильницу перо.

Он резко, без замаха, всадил остриё циркуля себе в щёку и провернул его. Тихо хрустнула пергаментная кожа.

— Предсказуемый вывод, — пробормотал Лэйд, невольно отводя взгляд, — Кажется, для выяснения высшей истины человеческие щёки также не представляют ценности… Эй, Уилл, погодите, куда же вы?

Уилл, сдерживая рвотный позыв, бросился к выходу. Лэйд устремился следом — не хватало ещё, чтоб незадачливый фантазёр раскроил себе голову о выступающий кирпич или заблудился в недрах старого элеватора…

* * *

Его опасения оказались напрасны. Уилл, судя по всему, обладал отличной визуальной памятью, что свойственно многим художникам, потому что до выхода добрался самостоятельно и самым кратчайшим путём. Там его Лэйд и застал — скорчившегося, изрыгающего содержимое желудка в полную затхлой ржавой воды лужу.

— Что ж… — пробормотал он, отворачиваясь, — Вот вам ещё одно немаловажное достоинство Лонг-Джона. Тут никогда нет зевак и пялящейся публики. Будь мы в Миддлдэке, вы бы рисковали привлечь к себе внимание.

Несколько раз конвульсивно содрогнувшись, Уилл наконец смог выпрямиться, держась слабой рукой за ржавой бок цистерны.

— Простите, я… Наверно…. Наверно, это было чересчур для меня.

— Для человека, который собирается иллюстрировать «Божественную комедию» у вас чертовски слабый желудок, — строго заметил Лэйд, — В жизни бы не подумал, что Ветхий Днями способен кого-то напугать!

Уилл что-то невнятно ответил — его скрутил очередной спазм.

Держась на всякий случай подальше от него, Лэйд опустил руку в карман и достал из него портмоне. Бумажный листок, конечно, оказался внутри — аккуратно сложенный пополам и невесомый, как человеческая судьба, рвущаяся из рук от каждого дуновения ветра. Билет зашелестел в пальцах, точно пытаясь оторваться и взмыть — этакая хитрая бумажная бабочка…

Лэйд протянул его Уиллу.

— Берите. Наверно, мне стоит напомнить, ваш корабль отчаливает завтра в девять пополудни. Или в двадцать один ноль-ноль, как выражаются моряки. Я надеюсь, у вас не слишком много багажа. Я так и не успел спросить у вас о макрели, да и чёрт с ней…

Уилл с трудом разогнулся. Он выглядел так, будто уже пережил самую сильную в Тихом океане качку и лишь недавно покинул палубу.

— Благодарю, мистер Лайвстоун. Но… Оставьте у себя. Нет нужды.

— Что значит — нет нужды? — вспылил Лэйд, — Это ваш билет!

— Не мой — пока я не принял его.

Билет сам собой хрустнул — пальцы безотчётно сомкнулись сами собой.