Читать книгу "Призрак для Евы - Рут Ренделл"

Услышав рассказ Фионы о сегодняшних событиях, Мишель помимо своей воли обрадовалась, что соседка, из-за которой на них с Мэтью свалилось столько неприятностей, сама оказалась в точно таком же положении. Но тут же выругала себя за неуместное злорадство. Всего месяц назад она испытывала к Фионе совсем другие чувства. Мишель пожала соседке руку и поцеловала в щеку, пытаясь хоть как-то приглушить чувство вины, но тщетно. Мэтью открыл бутылку вина, и Фиона жадно выпила.

— Я уверена, что это полицейский, приставленный для наблюдения.

Мишель подошла к окну, отметив, что теперь без труда встает с мягкого дивана, а походка стала легкой и стремительной.

— Это не полицейский, — возразила она, — а племянник женщины, которая тут живет. У него нет ключа, и он ждет ее возвращения.

— Вы же не считаете, что я желала зла Джеффу или Эйлин, правда?

Мишель не ответила. Мэтью же, как всегда, не боялся говорить то, о чем думает.

— Ты считала, что мы желали ему зла.

Фиона промолчала. Она подошла к окну, встала рядом с Мишель и выглянула на улицу. Потом вдруг повернулась и сказала:

— Я получила письмо с просьбой о помощи. От женщины, у которой Джефф… взял деньги. — Мишель ласково подгладила ее по плечу. — Да, я знаю, кем был Джефф. После его смерти мне многое открылось. Она просит тысячу фунтов.

— Надеюсь, ты не станешь посылать ей деньги, — сказал Мэтью. — Ты тут ни при чем.

— Нет, пошлю. Я решила, только что. Не обеднею. Я могу себе это позволить. Даже не замечу.

Глава 31

В июле Милл-лейн совсем не такая, как в декабре. Или изменилась сама Зилла, потому что для этого времени года было довольно свежо — антициклон может принести не только тепло и солнце, но также туман и холод. Зилла возвращалась из Олд-Милл-Хаус, где оставила Евгению и Джордана играть на новенькой детской площадке Тита; она решила съездить в супермаркет. Через четыре дня Джордана должны были положить в больницу на операцию, но последнее время он плакал, только когда падал. На Зилле был новый брючный костюм из некрашеного льна, купленный в бутике в Тонборо, слишком легкий для такой прохладной погоды, но Зилла понимала, что красота требует жертв.

Осторожно ступая по плоским камням брода и следя за тем, чтобы не замочить сандалии из узких ремешков, она увидела Ронни Грасмера, который шел к ней по дороге в сопровождении огромной черной собаки, похожей на оживший каминный коврик. На мгновение Зилла испугалась, что собака прыгнет на нее, — не столько за себя, сколько за костюм. Ронни, на плече которого висело ружье, тихим, но повелительным голосом сказал: «Сидеть», — и животное без промедления подчинилось, выпрямив передние лапы и высоко подняв голову. Зилла оценила дрессировку и не преминула сказать об этом хозяину.

— Нет смысла иметь собаку, которая командует тобой.

Зилла кивнула. Ей еще не приходилось слышать такого аристократического выговора со старомодным итонским акцентом.

— Куда вы направляетесь, прелестная дева?

Зилла едва удержалась, чтобы не сказать: «Доить коров».

— То есть вам приходится самой ходить за покупками? Прискорбно.

— Этим почти все занимаются, разве не так?

Ответом ей стал искренний смех.

— Вы умеете стрелять?

Зилла внимательно посмотрела на ружье на плече Ронни. Кажется, эту штуку называют дробовиком.

— Никогда не приходилось, — сказала она и, почувствовав, какого ответа он ждет от женщины, прибавила: — Мне было бы страшно.

— Ну что вы. Я вас научу.

— Правда?

— Послушайте, я должен выгулять этого зверя, так что мне, увы, пора идти. Но почему бы нам как-нибудь не поужинать? Например, сегодня.

— Сегодня я не могу. — Она могла, но считала, что нельзя выглядеть слишком доступной.

— Значит, завтра?

— Замечательно. — Это будет ее двадцать восьмой день рождения.

Ронни сказал, что заедет за ней в семь. Они отправятся в милое и скромное местечко под названием «Певерел Гранж» в окрестностях Саутертона. Зилла знала, что это лучший ресторан в Южном Уэссексе. В Уиллоу Коттедж она возвращалась в приподнятом настроении, чего с ней не случалось последние несколько месяцев. Энни, наверное, согласится посидеть с детьми, а если нет, найдется кто-нибудь другой.

Никто из соседей по Холмдейл-роуд не смог подтвердить рассказ Фионы. Настоящие лондонцы, они не обращали внимания на то, что делают соседи. Требования к проживавшим рядом или напротив были просты: не включать музыку по ночам, следить за детьми и не выпускать на улицу собак. Только одна супружеская пара знала фамилию Джарви. О Фионе было известно больше — благодаря тому, что она оказалась подругой убитого мужчины. Однако никто не мог сказать, была ли она дома в ночь с субботы на воскресенье. Мистер Уголовный Розыск и мисс Строгость не имели никакого отношения к транспорту, если не считать машины, на которой приехали, и не интересовались поведением пассажиров двух вокзалов, которые оставляли на улицах Вест-Хэмпстеда свои автомобили. Четверо из пяти домохозяев спрашивали, когда муниципалитет Камдена наконец озаботится парковками для жителей. Полицейские не знали; впрочем, им было все равно. Они ни на шаг не продвинулись к ответу на вопрос о местонахождении супругов Джарви и Фионы в ночь убийства.

Газеты начали строить предположения, когда «убийца из кинотеатра» нанесет следующий удар. Им было бы проще, не будь жертвы такими разными — например, если бы убили двух молодых женщин. Тогда статьи пестрели бы утверждениями, что ни одна девушка не может чувствовать себя в безопасности на улицах Лондона. Но что общего у молодого, красивого, удобно устроившегося в жизни мужчины и пожилой бродяжки, за исключением того, что у обоих не имелось ни денег, ни собственности? Единственное, в чем можно не сомневаться: убийца действовал иррационально, без всякого плана, не выбирая жертв из определенной категории. Они не политики, не защитники вивисекции, не проститутки, не богатые старухи, не капиталисты или анархисты. Что хотел убийца? Он не получил ни материальной выгоды, ни сексуального удовлетворения, ни избавления от угроз. В газетах эти преступления начали называть «бессмысленными» или «бесцельными».

Соседи по Холмдейл-роуд ограничивали свое знакомство с Мишель и Мэтью обычными проявлениями вежливости: «Доброе утро» или «Привет» (в зависимости от возраста), а Фиону знали только как женщину, у которой при трагических обстоятельствах погиб жених. Однако после расспросов о том, что эти люди делали в ночь убийства Эйлин Дринг, отношение к ним изменилось: это уже не были безвредная супружеская пара и невинная молодая женщина.

Нельзя сказать, что началась организованная кампания остракизма или соседи открыто проявляли нежелание общаться. Но женщина, племянника которой Фиона заподозрила в слежке, при встрече стала отводить взгляд, а мужчина, живший по соседству и всегда отрывавшийся от прополки сорняков, чтобы поговорить о погоде, теперь не поднимал головы от грядок. Красные буквы, появившиеся на стойках ворот Фионы, возможно, не имели отношения к убийству, и это было просто совпадение, однако от нее не укрылась уместность надписи на штукатурке: «Убей! Убей!»