Читать книгу "Дурман для зверя - Галина Чередий"

— Так, Аяна, давай я тебя осмотрю, а ты мне все расскажешь, — почти в приказном тоне велела женщина, заведя меня внутрь. — Если хочешь, конечно.

Пахло благовониями или маслами какими-то, черт разберет, интерьер был весь такой восточный. Но мое внимание пока плавало от обилия адреналина, чтобы всерьез осматриваться.

— Спасибо, что не отказались забрать меня, Серафима, — отморозилась я наконец-то. — Я сама могу… Ой!

Попытка поднять руку с ушибленной стороны, чтобы раздеться самостоятельно, принесла ту еще боль.

— Стой ты, в первый раз, что ли! — прикрикнули на меня строго.

— Погодите! Вы ведь не сдадите меня Захару? — Блин, вот я тормоз, почему об этом сразу не подумала вгорячах?

— Разве только ты сама этого пожелаешь. — Ну вот еще! С чего бы? Вроде того, что я тащусь менять одно заключение на другое. — Наше с ним сотрудничество закончилось, а ты обратилась ко мне за помощью как к другу.

— А вы мне… друг?

— Если ты этого хочешь, готова мне доверять и быть откровенной.

— Обязательное условие, типа?

— Да, если ты действительно пришла за помощью, а не за приютом. В этом тоже не откажу, лезть не стану.

— Ай! — Сильные пальцы обследовали мое плечо и бок.

— Вправить надо, — резюмировала Серафима.

— Я в больницу не пое… У-у-а-а, бля, больно же! — Звук, сопровождавший мгновенную манипуляцию мучительницы, был тот еще, но моментально стало легче.

— Следи за языком, девочка. Нельзя было тянуть, прости. Так, я твои вещи в стирку отправлю, держи халат и садись на кушетку.

— Допрашивать будете?

— А как же! Но не прямо сейчас.

— А когда?

Серафима пожала плечами, глядя в упор, и мне вдруг померещилось, что зрачки у нее вытянулись, замерцали, и при этом навалилась непонятная усталость и слабость, будто накрыло тяжелым ватным одеялом.

— Что происходит?

— Все хорошо, девочка. Просто тебе немного бы отдохнуть и мозги прочистить.

— По… че… му… — Все, мой язык отказал, и сознание уплыло.

В себя я пришла от массажа головы и сонно замычала от необыкновенно приятного ощущения и расслабленности, охвативших все тело и сознание.

— Получше? — спросила Серафима надо мной, продолжая творить эти восхитительно умиротворяющие вещи с моей черепушкой.

Я сразу вспомнила обстоятельства своей отключки, но было так лениво и спокойно, что желания взвиться как в задницу ужаленной, вопя о «нечестности» приемов не было абсолютно. Как же я измотана и обессилена в последнее время. Особенно последние недели.

— Серафима, вы что, тоже не человек? — спросила, вяло ворочая языком.

— Я не только человек, как и ты, — хмыкнув, ответила она.

И я поверила. Вот так просто. Чего уж там. Мир вокруг все причудливее с каждым днем.

— А кто еще?

— Давай-ка мы лучше поговорим о тебе и о том, чем я могу тебе помочь.

Возражать почему-то не захотелось, и я выболтала все, на удивление наслаждаясь возможностью рассказать о всех поразительных событиях вокруг и изменениях во мне. Облечь в слова и поделиться тем, к чему сама все еще продолжала привыкать — такой кайф, однако. А еще взять и поныть, хлюпая носом, размазывая слезы и вываливая обиду на то, чего мне в жизни ну никак не достается. Любви. Хоть чьей-нибудь, но так, чтобы по-настоящему, не за что-то или на время. И с романтикой, как в кино, пусть сладкой до безобразия, но не раз — и в койку.

— И что планируешь делать, Аяна? — монотонным голосом спросила Серафима.

— Продам цацки, уеду в другой город, пристроюсь сначала в хостеле, работу найду…

— То есть вариант своего дальнейшего общения с Уваровым ты не рассматриваешь? Собираешься и дальше мучиться вдали от него? Тебе так нравится страдать?

Да, о том, что проклятый котоволчара мерещился мне всюду, истязал своим присутствием в снах и никак не желал убираться из мыслей и памяти тела, я ей тоже проболталась.

— Какие у меня варианты? Опять сдаться ему и позволить обращаться с собой, как с вещью?

— Прежде давай вспомним, что у тебя больше нет обременения в виде твоих идиотов друзей, они же рычаги давления. Так что теперь ты вольна в праве выбора — быть отношениям с ним или нет.

— И взять и забыть все дерь… его косяки? Шантаж, грубость, безразличие…

— А ты могла бы?

— Ради чего?

— Ради себя. Тебе без него очень плохо, больно — это очевидно. Только ты сама знаешь, до какой степени. Только ты можешь взвесить и решить, стоит ли избавление от этой боли твоего прощения. Или же ты выберешь и дальше терпеть ее, храня и взращивая обиды.

— Вы сказали, Серафима, что больше не работаете на Уварова, — начав сердиться, я села, избавляясь от ее прикосновений.

К моему изумлению, все мое тело не ныло и было, похоже, в полном порядке. Сколько же я тут провалялась? И насколько быстро теперь у меня все заживает?

— Не работаю.

— Тогда почему агитируете тут за него?

— Я, как ты выразилась, агитирую за тебя. За твое счастье.

— Какое же это счастье — быть чьей-то вещью?

— Ты удивишься, насколько разные и причудливые формы это самое счастье принимает. Для кого-то оно и вещью быть.

— Ну не для меня уж точно.

— Так и выбирай не это, а свои собственные условия. — Серафима властно вернула меня на место и стала разминать уши, опять вгоняя в транс. Как это у нее выходит?

— Вы меня запутали.

— Сейчас распутаю. И ты мне доверяешь, помнишь? Поэтому притворяться из-за обиды, чистой вредности или задетой гордости не станешь. Не передо мной.

— Что-то это меня смущает.

— Смущение — это нормально, а вот ложь — чаще всего защита, но от меня тебе не нужно защищаться. Мы тут совместными усилиями тебе помогаем, держи это все время в голове. Готова?

— Угу. — Знать бы еще к чему.

— Ты сегодня получила некое послание, которое оставила без внимания. Думаю, будет правильнее начать с него.

Какое еще послание? О! Вот, блин! Мой новоявленный братец, он же брат Захара, действительно сунул мне какую-то бумажку, про которую я во всей этой тусне с побегом просто забыла. Двойной родственник, или как это вообще назвать? Нет, бывает же!

Я дернулась, поняв, что записке, скорее всего, конец, если она попала в стиралку вместе с джинсами, но Серафима молча положила мне на грудь мятый сложенный листок, и я развернула его, почему-то робея. Написано было меленько, и строчки едва не лезли друг на друга, как если бы писалось все в спешке.