Читать книгу "Странное происшествие в сезон дождей - Виктория Платова"

Амуниция — конечно же, метафора.

Не на пустом месте родившаяся, впрочем. Залетные подруги сестры так плотно сбиты, что немедленно возникает ощущение: под бледной кожей скрываются хоккейные трусы с майками, наколенники, налокотники и даже вратарские щитки. К тому же члены импровизированной скандинавской сборной то и дело посылали невидимые шайбы в лицо Кристиану. На каждой из шайб выгравировано по вопросу, иногда — очень личному, иногда — абстрактно-непристойному; иногда личное и непристойное смыкались, и Кристиан ощущал вполне конкретную резкую боль в переносице. Под вечер к раскалывающейся голове добавились еще и переносица, и ноющая челюсть, — а все потому, что Кристиан не способен толком защититься от неудобств, которые несет с собой назойливое человеческое любопытство.

И ему совершенно нечего рассказать о себе.

А то, о чем бы хотелось рассказать, — слишком интимно. Первому встречному такое не доверишь. Никому не доверишь. Разве что Dasha.

Вот кому бы Кристиан вручил собственную душу — Dasha, совершенно неизвестной ему женщине. Жене его друга Шона, не камбоджийке, но и не скандинавке тоже. Dasha-туласи (печальной), Dasha-сандалу (замершей в ожидании чего-то волнующего), Dasha-мпинго (хозяйке Эдема). Бальса и тамаринд (каждый на свой лад) заставляют Кристиана вспомнить слова, которые ему бы и в голову не пришло применить к себе самому:

умиротворение и покой.

Впрочем, в сердцевине бальсы есть что-то еще. Что-то такое, что не умещается в одном слове. Это искусно спрятанный в древесных волокнах обрывок предыстории покоя, напрямую связанный с тайнами за москитной сеткой. Как будто Dasha во все лопатки бежала от них, через страны, через континенты; бежала так быстро, что пес по имени Амаку едва поспевал за ней, а два ориентала — шоколадного и мраморного окраса — обязательно бы потерялись, если бы Dasha не взяла их на руки. Какую-то часть пути они сидели смирно, но потом начали волноваться и даже оцарапали Dasha — и вовсе не потому, что захотели причинить ей боль.

Меньше всего они хотели бы причинить ей боль, они просто волновались и были обескуражены происходящим, вот у Dasha и остались шрамы на предплечьях — от кошачьих когтей. Короткие и легкие. Наверное, шрамов было бы больше, если бы Dasha не остановилась. Не наткнулась на везунчика Шонни. Не рухнула в его раскрытые объятия. И не получила бы так нужную ей передышку, а умиротворение и покой пришли чуть позже.

Или чуть раньше, но именно в тот момент, когда Шон увидел Dasha и влюбился в нее, — и здесь разрыва во времени не существует. Потому что, увидев Dasha, в нее нельзя не влюбиться, тотчас же, сию минуту, сию секунду.

Так, во всяком случае, кажется Кристиану, об этом же говорит присланный Шоном фотоальбом.

Кристиан так долго думал об этой встрече, случившейся в Камбодже или где-нибудь еще, что она даже приснилась ему. Вообще-то Кристиану редко снятся сны, в которых так или иначе не присутствуют формулы.

В том сне формул не было, ни одной.

Но были Dasha-туласи, Шон (чье лицо постоянно ускользало), оба ориентала, безыскусные тамаринд и бальса — никак не связанные с Dasha, а такие, какими Кристиан впервые увидел их на картинках из Интернета. Храм Ангкор-Ват, неподвижный, мрачноватый, совсем не фотографический, а скорее гравюрный. И девочка.

Крошечная. Лет трех или около того, дочь Шона, родившаяся в Камбодже, где все они осели — вместе с животными, вместе с любовью.

Кристиан никогда не интересовался жизнью маленьких детей, он и близко к ним не подходил (прекраснодушные мечты утешить плачущего ребенка так и остались мечтами), но… Эта девочка — совершенно особенная, ведь она не только дочь Шона, но и дочь Dasha. Тот самый купол храма, спрятанный в волшебном лесу. Девочку зовут не менее загадочно, чем мать, — Умала`ли, на фотографиях из альбома она выглядит сущим ангелом.

В том странном сне и самому Кристиану удалось приобщиться к ангельскому. Как будто бы он (во снах все возможно!) и был Умалали: недолго, какие-то мгновения, но их оказалось достаточно, чтобы почувствовать легкую тревогу. И беспокойство: мутноватое и скругленное по краям — как бутылочное стекло, долго пролежавшее в морской воде. Природу беспокойства выяснить так и не удалось — Кристиан снова стал собой. И уже в этом качестве его настигли совсем другие чувства: грустная влюбленность в Dasha, которая никого не тревожит только потому, что не в состоянии принести вреда. Следующим на очереди было еще одно перевоплощение —

самое непонятное и пугающее.

Кристиан так и не смог понять, в кого именно он перевоплотился, но уж точно не в двух ориенталов и не в пса по кличке Амаку. И не в бальсу с тамариндом, чьи ветви намертво переплелись, сузив пространство сна до размеров склепа. До сих пор у Кристиана было довольно расплывчатое представление о склепах, одно он знал точно: это не слишком веселое место. Наверное, оно больше бы соответствовало беспомощной грустной влюбленности, но… Перевоплотившись в кого-то еще, Кристиан чувствует ярость, обиду и злость. Объекты, на которые направлены эти малопочтенные эмоции, постоянно меняются: Шон, Dasha, и даже малютка Умалали, и даже кошки; лишь бальсе с тамариндом ничто не угрожает. Они ведь деревья, и испытывать к ним любовь невозможно… Так и есть — любовь! Ярость, обида и злость густо замешены на любви. Ничего общего не имеющей с грустной и какой-то ненатуральной (фотографической) влюбленностью Кристиана.

Кто может испытывать такие странные и двусмысленные чувства?..

Сон этого не проясняет, и после него у Кристиана остается ноющая тоска. Она падает в его рыхлую, размягченную душу подобно семени и прорастает там, пуская корни. В надежде выкорчевать сорняк (ни с чем другим, кроме вредоносного сорняка, тоска не ассоциируется) Кристиан пишет письмо Шону. Вполне нейтральное, но исполненное дружеского любопытства: «Тебя окружают прекрасные женщины, Шон, и они достойны того, чтобы твой далекий друг Кристиан знал о них чуть больше, чем до сих пор. Кристиан вообще хочет хоть немного узнать о твоей нынешней жизни, в этом ведь нет ничего предосудительного, не так ли?»

Ничего предосудительного, именно так.

И сквозящее между строк Кристианово восхищение развязывает Шону язык: ответное письмо — самое длинное и обстоятельное из всех полученных. Из него Кристиан узнает, что Dasha — русская (а совсем не скандинавка), что они познакомились в Гане (вот интересно, что Шон делал в Гане? и что делала там русская Dasha?), что это была любовь с первого взгляда (о, везунчик Шонни!) и что везунчик счастлив, безмерно счастлив и не перестает благодарить бога за эту встречу. Как не перестает благодарить бога за Умалали — имя принадлежит стране, в которой они встретились, отец зовет ее Ума, а мать — Лали, с ударением на последнем слоге —

Лали`

Лали — их гордость, их радость, она очень умненькая девочка и хорошенькая до невозможности, с Шоном она бойко болтает по-английски, с Dasha — по-русски. Она отлично ладит с кошками, пес Амаку боготворит ее, и камбоджийская прислуга тоже, они считают ее одним из воплощений Белой Тары. И не слишком прилежному христианину Шону льстят эти преувеличения, без всякой деликатности вырванные из буддистского контекста.