Читать книгу "Круглый дом - Луиза Эрдрих"

– Ладно, Джо, ты задаешь массу вопросов. Ты мысленно выстраиваешь цепочку событий. Ты это обдумываешь. И я тоже. Джо, преступник не смог зажечь отсыревшую спичку и пошел искать другой коробок. Что-нибудь, чем можно разжечь огонь. И пока он отсутствовал, маме удалось убежать.

– Как?

И впервые с того воскресенья, когда мы выкорчевывали деревца из фундамента, отец улыбнулся, точнее, я бы сказал, попытался изобразить улыбку. Она была совсем невеселая. Позднее, если мне нужно было описать его улыбку, я называл ее улыбкой Мушума. Улыбкой человека в поисках утраченного времени.

– Джо, ты помнишь, как я всегда негодовал, когда мама захлопывала дверцу машины? У нее была – и до сих пор есть – привычка оставлять ключи от машины на приборной доске. Когда она паркуется, она обычно забирает с пассажирского места свои бумаги и пакеты с покупками, потом кладет связку ключей на приборную доску, выходит и машинально захлопывает дверцу. Она вспоминает об оставленных в машине ключах, только когда ей нужно ехать домой. Она начинает рыться в сумочке и не может их там найти. «О нет! – восклицает она. – Неужели опять?» Идет к машине и видит ключи на приборной доске, а машина-то заперта, и тогда она звонит мне. Помнишь?

– Ага! – Я чуть не улыбнулся, когда он описывал ее забывчивость и последующую кутерьму. – Да, папа, она звонит тебе, ты произносишь не очень грубое проклятье, потом берешь запасные ключи и пешком проделываешь неблизкий путь от дома к управлению резервации.

– Не очень грубое проклятье? Откуда ты это взял?

– Черт, да кто ж его знает?

Он снова улыбнулся, протянул руку к моему лицу и ткнул костяшками пальцев мне в щеку.

– Мне же не трудно, – продолжал он. – Но как-то я подумал, а что она будет делать, если меня не окажется дома? Мы вообще-то домоседы. Наша повседневная жизнь довольно однообразна. Но если меня или тебя не окажется дома, кто сможет подскочить к ней на работу на велосипеде и привезти запасные ключи?

– Но такого же еще никогда не было.

– Да, но ты можешь уйти гулять. Или не услышать телефон. И я подумал: «А что, если она где-нибудь вот так окажется перед запертой машиной и без ключей?» И подумав об этом, месяца два назад я приклеил магнитик к днищу жестянки, в которых Уайти продает леденцы. Я положил запасные ключи от машины в эту жестянку и прикрепил ее изнутри к кузову над задним левым колесом. Я видел у кого-то такую же ключницу. Вот как ей удалось убежать.

– Что? – переспросил я. – И как же?

– Она залезла под машину. Нашла там ключи. Он погнался за ней. А она заперлась в машине. Потом включила зажигание и уехала.

Я глубоко вздохнул. Я не мог побороть охватившего меня страха – она испытывала такой же! – и от страха почувствовал жуткую слабость.

Отец снова стал есть, и на сей раз явно решил доесть все до конца. Тема происшествия с мамой была закрыта. И я вернулся к теме собаки.

– Перл кусается! – заметил я.

– Вот и хорошо! – отозвался отец.

– Значит, тот человек все еще представляет для мамы опасность.

– Этого мы не знаем, – сказал отец. – Любой мог взять эти спички. Индеец. Белый. Любой мог их обронить. Но возможно, это кто-то из местных.

Нельзя по отпечаткам пальцев определить, что тот или иной человек – индеец. И по имени нельзя. И даже по рапорту местной полиции. Нельзя определить по фотографии. По фото из полицейской картотеки. По номеру телефона.

С точки зрения властей, единственная возможность определить, что индеец является индейцем, это изучить его генеалогию. У него должны быть далекие предки, которые когда-то давно подписали некий документ или были записаны в каком-то реестре правительства США как индейцы, кто был официально признан членом того или иного племени. А потом, установив эти факты, надо определить долю крови[6] этого человека, то есть сколько в его жилах течет индейской крови одного племени. В большинстве случаев американские власти считают индейцами тех, в ком четверть индейской крови – и обычно это должна быть кровь одного племени. Но это племя должно быть признано федеральным законодательством. Другими словами, стать индейцем в каком-то смысле можно только в результате жуткой бюрократической волокиты. С другой же стороны, сами индейцы отлично знают, кто индеец, а кто нет, без всякой необходимости федерального подтверждения данного факта, и это знание – как любовь, секс, материнство и отцовство – не имеет никакого отношения к правительству.

А еще через день я узнал, что все уже знают о подозреваемых – им мог стать любой, кто вел себя странно, или кто внезапно исчез из города, или кого видели выходящим под покровом ночи из своего дома с большими черными мешками мусора.

Все это я узнал, когда в субботу после обеда отправился в дом к тете и дяде за пирогом. Мама сказала отцу, что ей, наверное, лучше уже встать с кровати, принять ванну, одеться. Она все еще принимала обезболивающие, но доктор Эгги предупредил ее, что если лежать все время в кровати, состояние не улучшится. Ей требовалось хоть чем-то себя занять. Отец заявил, что собирается приготовить ужин по рецепту. Вот только ему никак не давался десерт.

Дядя Уайти сидел за столом, вертя в руках стакан с холодным чаем. Напротив, нахохлившись и чуть покачиваясь, как травинка на ветру, сидел Мушум в длинной майке цвета слоновой кости и в клетчатом халате поверх кальсон. Он отказывался надевать уличную одежду по субботам, потому что, по его заверениям, ему требовался хотя бы один день отдыха, чтобы подготовиться к воскресенью, когда тетя Клеменс заставляла его облачаться в костюмные брюки, наглаженную белую сорочку, а иногда и галстук. Ему тоже налили стакан холодного чая, но он только злобно пялился на него.

– Заячья моча! – проворчал он.

– Вот именно, папа! – произнесла тетя Клеменс. – Это напиток для стариков. Он тебе полезен.

– Ах, чудный настой багульника! – похвалил Уайти, одобрительно вертя стакан в пальцах. – Излечит любую твою хворь, папа!

– И старость? – спросил Мушум. – Смоет все прожитые годы?

– Почти! – отозвался Уайти. Он знал, что сможет выпить бутылочку пива, как только вернется домой и перестанет сосать эту бурду вместе с Мушумом, который скучал по прежним денькам, когда Клеменс наливала ему отменного виски. Кто-то ей внушил, что спиртное ему вредно, и теперь она старалась ограничить его тягу к бутылке.

– Эта бурда камнем падает в желудок, дочь моя! – пожаловался старик тете Клеменс.

– Зато хорошо чистит твою печень, – заметил Уайти. – Ну-ка, Клеменс, налей Джо настоя багульника.

Тетя Клеменс налила мне стакан холодного чая и пошла к зазвонившему телефону.

Ей часто звонили узнать последние новости – точнее, сплетни, – о состоянии ее сестры.